- Связь самая прямая, потому что семейная. Прямее не бывает, участливо глядя на трясущиеся руки Петра, тихо сказал Кошелев. - Мне тоже налейте, чуть-чуть.
- Что вы имеете в виду? - Петр передвинул бутылку ближе к Кошелеву и беспомощно повторил: - Что вы имеете в виду?
- Мы имеем в виду, что вы непосредственно участвовали в подделке документов, по которым ваша жена и дочь выехали в Австрию. А сейчас собираетесь сделать то же самое в отношении себя. Вот, что МЫ имеем в виду! - повысил голос Кошелев, нажимая на слово "мы". От его дружелюбного тона не осталось и следа. Он говорил сухо и твердо, пристально глядя на Петра.
- Я ничего не знал. - Петр чувствовал, как от страха на миг остановилось, а потом ухнуло куда-то вниз сердце.
- Бросьте запираться, Петр Андреевич. Вы кому голову морочите? Я такого в жизни наслушался, что вранье за версту чую.
- Я действительно ничего не знал. Мне рассказал полковник Микин месяца через три после их отъезда.
- И вы думаете, что Микин это подтвердит? Да никогда! И не смешите людей - никто вам не поверит. Поверят уликам. И вы, наверное, знаете, что будет с вашей женой, дочерью и с вами, если эта история всплывет. Не надо упрямиться, мы с вами в одной лодке. - Кошелев не скрывал торжествующей улыбки. Это была даже не улыбка, скорее, оскал от удовольствия, какое бывает при взгляде на побежденную жертву. Но именно это и отрезвило Петра. Он почувствовал раздирающую ярость, от которой потемнело в глазах и поплыли красные круги.
- Что вы хотите? - наконец спросил он.
- Да, ничего сверхъестественного, милейший Петр Андреевич, - с прежним дружелюбием откликнулся Кошелев. - Ничего, кроме того, что вы сами захотите написать обо всей этой безобразной истории. Она как нельзя лучше характеризует режим, установленный Собчаком и его прихлебателями. Вы только разберитесь, что произошло. Они ведь хотели отдать иностранцам целый квартал в центре города. И не без личной выгоды - вряд ли кто в этом усомнится. А когда я этому помешал, то меня начали преследовать. Уволили с работы, шантажируют уголовным делом - якобы я присвоил казенные средства. Меня же интересует только одно: как покрыть расходы на ремонт этой площади. Ведь деньги австрийцы выплатили. Они пришли в город, но Собчак не хочет отдавать их в районный бюджет. Я как гражданин и патриот хочу знать: где эти деньги, которые австрийцы обещали выплатить району?
- И что вы так беспокоитесь о районе, вы же теперь не глава администрации? - спросил Петр и удивился своему мирному голосу. "Пепел Клааса стучит в мое сердце" - он вдруг понял, скорее почувствовал, что значат эти слова.
- Я подал в суд на неправомерность моего увольнения, и суд меня восстановит, - уверенно ответил Кошелев и, наклонившись к Петру, тихо добавил: - К тому же Собчак проиграет выборы, непременно проиграет.
- А кто выиграет?
- Как кто? Конечно, Яковлев, Яковлев Владимир Анатольевич. Вы ведь его хорошо знаете, гораздо лучше, чем можно предположить. - Кошелев намеренно хитро улыбнулся Петру. - Будем считать, Петр Андреевич, что договорились. Понимаю, вам нелегко придется - хлопоты, расходы и всякое такое. Вот, я вам принес, пересчитайте - здесь ровно две тысячи долларов. - Кошелев очень осторожно, как бы опасаясь помять, вынул из кармана деньги. Петр привычно потянулся, чтобы взять, но в последний момент остановился, заметив блеснувшие глаза Кошелева. Тот на секунду замер, а потом, как ни в чем не бывало, положил деньги на стол перед Петром.
- Вы уж, пожалуйста, пересчитайте, - едва заметно занервничав, попросил Кошелев, - деньги счет любят. Если можно, считайте вслух, чтобы не пришлось пересчитывать...
"Он же записывает наш разговор, а на купюры насыпал эту дрянь, которая светится под ультрафиолетовой лампой", - догадался Петр, и ему вдруг стало смешно.
- Заходи, заходи, - крикнул он заглянувшему в дверь Чернову, - мы уже заканчиваем.
- Пора подписывать номер в типографию, - сказал Чернов. - И потом... там двое каких-то подозрительных мужиков по коридору шастают.
- А милиционер на что? - спросил Петр.
- Говорит, что они из органов, но как-то мнется.
- Ну и черт с ними, пусть шастают. - Снова нахлынул страх, он понял, как близко прошла беда. Еще секунда - и он бы взял у Кошелева деньги. Тут бы его и накрыли с поличным - взятка!
- Не уходи, присядь, - велел он Чернову. - Видишь, Павел Николаевич хочет напечатать у нас рекламную статью...
- Константинович, Павел Константинович! - раздраженно воскликнул Кошелев.
- Он и денежки принес, наличные, долларами, - не обращая на Кошелева внимания, Петр нажал на пульте кнопку и распорядился, чтобы кто-нибудь пришел принять в кассу оплату рекламы.
Девочка из бухгалтерии наотрез отказалась брать валю ту, сказав, что надо сперва поменять ее на рубли.
- Сходи, Алексей, с Павлом Константиновичем, обменный пункт рядом. Успеете - он до восьми работает!
Петр проводил их до выхода на улицу, заметив, как следом вышли двое. У обоих под мышкой одинаково оттопыривались пиджаки, и выглядели они растерянными.
- А статью, которую вы заказали, мы обязательно напечатаем, - серьезно сказал Петр. - Павел Константинович, приходный ордер на какую организацию оформлять?
2.5. КОРОТКАЯ МАЙСКАЯ НОЧЬПРОШЛА НЕЗАМЕТНО
Было уже очень поздно. Редакция опустела.
Петр вышел в коридор и велел дремавшему милиционеру проверить, как заперты двери. Он понимал, что вряд ли кто-нибудь нападет на него здесь, в редакции, но беспокойство и страх не отпускали. Он боялся не только оказаться один в пустой и пыльной квартире, но даже просто выйти на улицу ноги тотчас отзывались отвратительной слабостью, и выступала холодная испарина.
Некоторое время Петр лежал на коротком диванчике. Черная, под кожу обивка казалась прохладной, но потом нагрелась, и он беспокойно ворочался, надеясь заснуть.
В конце концов маяться надоело. Он встал, включил чайник и отыскал банку растворимого кофе. Первую чашку выпил, обжигаясь и не ощущая вкуса. Вторую на треть разбавил марочным армянским коньяком и только тогда почувствовал ясность, которая всегда предшествовала удачной работе. Он не раздумывал, о чем и для чего напишет, - слова складывались сами собой из всего, что случилось за этот день:
"Новым "ленинградским делом" Петербург обязан... мэру"
Петру не приходилось выдумывать, он только записывал то, что слышал утром и запомнил. Но это был уже не дребезжащий, с хрипотцой голос Беляева; как будто кто-то другой диктовал фразы, отбивая строчки и абзацы редкими и глухими ударами.
"Эти и другие многочисленные правонарушения, совершенные Собчаком, составляют целостную картину. И общественность имеет право знать о них, особенно накануне решающего голосования, от результатов которого зависят благополучие горожан и судьба нашего города.
Отвечая на вопрос о возможности судебного разбирательства в связи с его выступлением, Беляев ответил: "Пусть нынешний мэр подает иск. Суд с интересом рассмотрит заявление подследственного гражданина Собчака против губернатора Беляева"...
Ну что же, время покажет, станет ли Александр Беляев губернатором и доведется ли профессору юриспруденции Собчаку стать субъектом уголовного процесса и на себе испытать все процессуальные тяготы долгого и сенсационного следствия".
Петр перечитал и поставил точку. Он налил полчашки коньяка и выпил. Возбуждение не отходило, и Петр не чувствовал усталости. Он подошел к окну: дома были темными, без единого огонька, а небо над ними мерцало от множества ярких звезд. Разложив на столе переданные Микиным записи, Петр снова сел за компьютер.
"Булгаков был провидец. Как это он написал: "Люди они хорошие, но квартирный вопрос их испортил"?"- подумал он, отстукивая на клавиатуре первые фразы следующей статьи: "Пятнадцатого декабря 1995 года министр внутренних дел, генерал армии Анатолий Куликов поставил последнюю подпись на совместном распоряжении МВД, ФСБ и Генпрокуратуры России о создании межведомственной следственно-оперативной группы для расследования фактов коррупции в мэрии Санкт-Петербурга..."1
В милицейских бумагах было так много колоритных подробностей, что Петру оставалось только расположить факты в нужном порядке. Изложение получалось густым и вязким, как клей из крахмальной муки, на который после войны клали обои. Петр не пропустил ни одного из тех, кто был упомянут Микиным, бессильная злость водила его рукой, вытесняя все остальное.