— Я не знаю почему, чувствую себя счастливым, только когда ты рядом, позже говорил он.
— Ты забыл. Я же честно призналась, что колдунья, — сонным голосом отвечала Ира. — У твоих дверей налила в блюдце дождевой воды и порог обрызгала. Теперь ты без меня — ни шагу…
— Почему без тебя?
— …потому, что этой же водой я тебя окропила, тебя — спящего. А блюдце закопала черной ночью, в черном лесу, у Черной речки, под Черной горой.
Алые сполохи близкого рассвета летели с востока над тишайшим зеркалом Ладоги, дробились в озерах и протоках между сосновыми сопками Карелии и блекли в лабиринтах темных домов спящего Санкт-Петербурга. В этот же час над холодным со свинцом разливом Невы дрогнули и медленно поползли вниз исполинские крылья Дворцового моста. Подступало утро.
* * *Неделю спустя полковник Микин, морщась, вскрыл конверт с разработочным рапортом, доставленным ему лично, без подписей и атрибутов положенной регистрации.
«Проведенными оперативными и специальными техническими мероприятиями установлено, — читал Микин, — что в 1992 году по предложению мэра Санкт-Петербурга Собчака и супруги канцлера Австрийской республики К. Враницки было принято решение предоставить один из кварталов нашего города для размещения инофирм. Среди организаторов этот план кодировался выражением „уголок Австрийской столицы“, сокращенно- „уголок“. В качестве места реализации проекта выбрана площадь на углу ул. Мира и Кировского (Каменноостровского) проспекта.
<…>
Рабочая группа подготовила технико-экономическое обоснование относительно размещения в прилегающих зданиях отделений фирм, представительств, бизнес-центра, казино, кафе, ресторана и гостиницы европейского класса. С австрийской стороны реализацию проекта взяла на себя фирма <…>, по заданию мэрии осуществлявшая реконструкцию аэропорта…»
1.8. А беда с того же дня ищет по свету меня
Внизу бухнула дверь, и донеслись удары острых каблучков по лестнице. Петр путаясь в штанинах, быстро натянул брюки на голое тело. Но шаги затихли этажом ниже.
Он прошелся по комнате. Здесь царило особенное холостяцкое запустение. Даже зимой, когда дочь была дома, жена к нему почти не заходила, а летом, отправив ребенка к ба бушке, вообще исчезала, оставляя Петра одного в пустой квартире. Он не мог точно сказать, когда начался их разлад. Видимо, после того, как Катя окончательно поставила на нем крест неудачника.
— Какой же ты муж? Я зарабатываю раз в десять больше, — как-то сказала она после того, как стала работать в этой фирме. Сперва переводчицей, прежде она преподавала и язык знала хорошо, — а потом ее сделали то ли менеджером, то ли какой-то начальницей. Катя стала жить другой, отделившейся от него жизнью — с жужжащим радиотелефоном, дорогой одеждой, приемами и «мерседесом», стоявшим по утрам у подъезда. Петр никогда не спрашивал, есть ли у нее кто-нибудь. Он чувствовал — есть. Но ей, видимо, удобней сохранять все, как было. Впрочем, и ему в последнее время стало все равно. Он понимал: что-то в нем сломалось и, несмотря на сутолоку, десятки новых людей, с которыми он ежедневно встречался, его жизнь опустела и текла как бы по инерции, без надежды и перспективы.
Ее приход он скорее почувствовал, чем услышал, и распахнул дверь прежде, чем Ира нажала кнопку звонка. Она оказалась еще меньше ростом и моложе, чем Петр ее помнил. Поздоровавшись, протянула ему пластиковую сумку с рекламой Аэрофлота.
— Я все выстирала и погладила, — еще раз сказала она, проходя в комнату.
— Жарко, хотите шампанского? — спросил Петр. — Я его в морозилку заложил, чтобы остыло. — Она кивнула. Тут он ощутил неловкость — ведь не поблагодарил за возвращенную одежду. Поспешил на кухню и вернулся с двумя бокалами.
Пока он думал, что сказать, Ира отпила почти половину. Она устроилась в его рабочем кресле у письменного стола, а Петр, не зная куда деться, в конце концов сел боком на неприбранную тахту.
— Как у вас тихо… — Она как будто не замечала его смущения.
— Вы говорили, что живете на Зверинской. Вроде тоже тихая улица…
— На улице-то тихо, да у соседей такой ремонт — целые сутки грохочут, и машины под окном так ревут- не уснуть ни днем, ни ночью. За стенкой Кравцов квартиру получил, так теперь у нас стройка века.
— Это тот Кравцов, из законодательного? — машинально спросил Петр.
— Да, он. Я его как-то раз стригла, у него вся голова потная.
— Это как — голова потная? — засмеялся Петр.
— Потная! И вообще он какой-то скользкий, неприятный. Вчера встретились на лестнице, даже не поздоровался, хотя узнал. А охранники у него — двое спереди, двое сзади — где он их набрал, от одного вида тошно.