Проворочавшись полчаса, Петр встал и подошел к окну. Прямо над ним, как большой молочно-белый фонарь, висела луна. Расчерченная тенями улица была пустынна и призрачна.
«Сегодня же полнолуние», — догадался Петр и подумал, как давно не видел ночного неба. Потом он вспомнил, что где-то лежал альбом с Настиными фотографиями, и ему нестерпимо захотелось его найти и посмотреть.
Включив свет, он подошел к полкам и, не глядя, стал вытряхивать на пол книги и папки со старыми бумагами. Альбома нигде не было. Устав искать, он нагнулся за выпавшей газетой, и его взгляд неожиданно выхватил знакомую фамилию — Кошелев!
Газета пожелтела и надорвалась по краю.
«Георгий Михайлов — один из тех, кто, по сути, определял культурную атмосферу в „великом городе с областной судьбой“. Физик и педагог, он стал еще и собирателем уникальных произведений современной живописи, бесстрашным устроителем знаменитых „квартирных“ выставок в то время, когда все не одобренное парткомом считалось антисоветским и жестоко каралось. Судьба Михайлова при коммунистическом режиме была изломана КГБ. И одним из тех, кто участвовал в преследованиях Михайлова и других представителей русской интеллигенции был гэбист Павел Кошелев…» — читал Петр.
На том месте, откуда он поднял газету, лежала папка из полупрозрачного пластика. Сквозь него просвечивало слово «Мемориал». Петр вспомнил: когда-то он брал интервью у этого Михайлова. Материал не получился, но черновик должен был лежать в этой папке. Он вывалил ее содержимое, и нужная бумага тут же попалась ему на глаза:
«…и тут в жизни Георгия Михайлова появился новый персонаж, знаменитый Павел Кошелев, кадровый офицер КГБ, вне стен которого называвший себя Коршуновым. Этот чекист давно хотел познакомиться с известным диссидентом, а тот отсутствовал. Валил на Колыме лес! В один прекрасный день Кошелев-Коршунов заявил, что отныне „органы“ меняют свое отношение к молодым художникам и берут их под свою отеческую опеку.
И действительно, после процесса над Михайловым художники-неформалы закупили и выложили 123 квадратных метра штучного паркета, обошедшегося в 20миллионов, вывезли двадцать две с половиной тонны битого кирпича, сломали десяток кубометров бетонных стен, а облицовка клозетов и ванн обошлась в 6 миллионов 190 тысяч 630 рублей! Но больше всего поразили Петра, — нет, не поразили, умилили! — подробности обустройства кравцовского сортира. В смете указывались пикантные подробности: какой плиткой облицован пол, сколько стоили закупка и монтаж устройства для подогрева пола, а также унитаза знаменитой фирмы „ГУСТОФФ“.
Когда-то он много писал о строительстве и с тех пор научился разбираться в сметах и затратах. Приписки и воровство процветали на стройках всегда, но такое надувательство Петру еще не попадалось. Все, кто платил и получал деньги, включая сметчиков и бухгалтеров, были на сто процентов уверены в безнаказанности, в том, что никто и налистам известно, что моей канцелярией получено и зарегистрировано Ваше письмо, затрагивающее суть указанной проблемы. Его содержание и является предметом обостренного интереса прессы. Поскольку Ваше письмо и приложения к нему документированы пометкой „лично и конфиденциально“, я не имею морального права на их оглашение.
Однако по действующим в России законам я обязан пойти на этот шаг поскольку:
— Ваше письмо официально поступило в орган государственной власти;
— так как я являюсь государственным служащим;
— вопросы журналистов оформлены в виде письменных запросов соответствующих редакций;
— на основании постановления Правительства России № 35 от 5 декабря 1991 года „О перечне сведений, которые не могут составлять коммерческую тайну“ содержание Вашего письма и приложенных к нему документов не может быть закрытым для публики и не подлежащим публикации в открытой печати.
Таким образом, если я не оглашу указанных выше документов без веских причин, то неизбежно подвергнусь судебному преследованию. О возможных негативных последствиях говорит то, что в расследовании обсуждаемого вопроса активно участвует один из ведущих журналистов Санкт-Петербурга Петр Рубашкин, снискавший скандальную репутацию своими разоблачениями коррупции в высших слоях городской администрации. Не буду скрывать — он публично заявляет о личной неприязни ко мне, которая, видимо, связана с его участием в диссидентском движении и моей работой в органах госбезопасности СССР.
В связи с вышеизложенным, убедительно прошу Вас дать разрешение на передачу копий полученных от Вас писем представителям прессы либо срочно направить мне Ваш формальный запрет на совершение этих действий.