На кухню так на кухню. Черная газовая плита с белой дверцей духовки; полки для посуды с белыми накрахмаленными занавесками, на которых, вышитые голубым и красным, скользят на коньках голландцы — только не по льду, а по льну; кухонный стол, покрытый клеенкой в голубую шашечку; три белых стула; у стены — приземистая тумба, в недрах которой таится постельное белье, — здесь по ночам укладывают спать дедушку; настольная лампа с голубым стеклянным абажуром (маятниковый механизм позволяет перемещать ее вверх и вниз на цепочках и шнурах); на стене над раздвижным креслом-кроватью — перекидной календарь с видами монархии, отпечатанный офсетным способом в императорской и королевской типографии. Январь: заснеженный Карлов мост в Праге; февраль: снежные розы на Раксе; март: Будапештский замок, вид со стороны Дуная, деревья уже в цвету; апрель: башня с часами в Риве на озере Гарда; на август, — тот месяц, в котором родился император, — охотничья вышка (и на ней охотник) в Зальцкаммергуте; затем до декабря — зальцбургские церковные купола, запорошенные снегом и мерцающие в лучах луны, настроение предрождественской ночи. Служащие и наборщики государственной типографии получают календарь бесплатно, к Рождеству, одновременно с декабрьской получкой. У ближайшего соседа по квартире (будем звать его просто Соседом) два календаря, и оба — с достопримечательностями монархии, она же — многонациональное государство, в котором все только начинает организовываться по национальному, классовому и конфессиональному принципам (начинает дезорганизовываться, сказали бы поколение спустя университетские доценты), — он получил календари в своей типографии и один подарил Шмёльцеру. В результате на стенах обеих кухонь висят совершенно одинаковые календари. Да и сами кухни похожи, как две капли воды, за одним-единственным исключением: когда Сосед у себя на кухне открывает вторую дверь (она ведет в спальню), его взгляд упирается в высокий и узкий книжный шкаф. Шмёльцера же больше интересуют другие книжки. Как уже сказано: членские книжицы участников движения, своевременно обклеенные марками.
А вот Сосед любит свой книжный алтарь. Пыльные тома классиков в красном переплете и с золотым обрезом, труды Карла М., юбилейный адрес императорской и королевской типографии, где он сам в черном халате трудится наборщиком у печатного станка, на протяжении всего рабочего дня готовя к размножению императорские и королевские указы, инструкции для таможенников, для военных госпиталей, дезинсекционных камер, исправительных заведений, телеграфных станций, для пассажиров горной железной дороги и даже для роты солдат, пересекающей мост: «Приказ шагать не в ногу должен быть отдан старшим по команде не менее чем за 100 метров от означенного выше сооружения, поскольку переход моста в ногу может вызвать резонанс и иметь в качестве последствия разрушение означенного моста, и, следовательно, нарушение данной инструкции наказуемо», — точка; на протяжении всего рабочего дня он набирает буквы, складывающиеся в слова, а те, наслаиваясь друг на друга, как кристаллы, превращаются в предложения, а уж предложения превращаются в параграфы и инструкции, и все это точно так же, как возникают, разрастаясь, кристаллы, целые цепи кристаллов; упорядоченные, искрящиеся, сверкающие, они вьются вокруг всевозможных учреждений, министерств и ведомств, военных училищ и школ для глухонемых, пансионов для офицерских дочерей и государственных вокзалов многонациональной империи, где все начинает организовываться (дезорганизовываться, скажут поколение спустя университетские доценты) по меньше мере в национальном, классовом и конфессиональном смыслах. Это подлинные бриллианты, пусть и являются они по своему химическому составу всего лишь бумагой, истинные перлы и знаменитый «Кохинор» мудрой патриархальной нравственности, всеобщий гражданский кодекс Австрийской империи, разумеется, в новой редакции, причем каждая поправка, внесенная в которую, согласована с принятыми ранее постановлениями и законами.
Однако такие издания, как «Трезвенник» (Орган союза рабочих-трезвенников) или сочиненный самим Соседом памфлет против злоупотребления спиртным в среде строительных рабочих, озаглавленный «Мыслящий рабочий не пьет, пьющий рабочий не мыслит», появляются вовсе не в государственной типографии, где в наборных кассах стоят по стойке «смирно» литеры, исключительно лояльные к власть предержащим. Да и политические диспуты обитателей Новой Звезды разгораются вовсе не в обшитых панелями и обтянутых шелком залах белоколонного парламента на Рингштрассе, где сосредоточивается высочайше дозволенный протест, а на кухнях у Шмёльцера и его Соседа. И речь здесь идет не о лилипутских подвижках в благословленном властями развитии, позволяющих, например, определить точный исторический момент, когда придворная кухарка передала бразды правления своей необъятной империей придворному повару, или же, к примеру, истолковать значение того дня, когда был назначен первый «шеф-повар» в швейцарском тракте Хофбурга, — отнюдь нет, на кухнях у Шмёльцера и у его Соседа, между рубленым мясом и красной капустой в воскресный полдень, между восемью и десятью вечера по будним дням, после сосисок в уксусе и растительном масле, после стакана яблочного сока или молока (Шмёльцер с удовольствием выпил бы пива, но в гостях у соседа-трезвенника ему приходится это желание подавлять), здесь, на этих кухнях целиком и полностью отрешают от власти императора в бакенбардах, здесь однозначно заставляют бригадиров со строек (этих жалких приспешников господствующей буржуазии, подружки которых, так называемые «горничные», на деньги этих самых бригадиров держат на стройплощадках паршивые забегаловки), здесь заставляют этих кровососов наконец-то вступить в профсоюз; здесь тщедушного подсобного рабочего, занимающего койку в общежитии, возводят в разряд квартиросъемщика, здесь искореняют любые пени и поборы с рабочего человека как пережитки рабства и крепостничества.