— Хочешь купить мишке бутерброд? — интересуется у меня дядя Бруно.
Я качаю головой, сам не знаю почему. Может, уже тогда мне приходит в голову мысль, что бутерброды — это не совсем медвежья еда или что на самом деле было бы лучше освободить этого мишку и позволить ему убежать через горы в Боснию.
Бруно Фришхерц приглашает нас с матерью на пароход, и я снова вижу спектакль, разыгрываемый дельфинами, мы идем на юг в Макарску, а оттуда в Подгору, где нас уже дожидается Сосед. Его друг Йорго, вечно шмыгающий носом толстяк, поселил нас за полцены, — правда, в так называемом доме господина священника. В легендарные времена Первой республики Сосед превратил этот отель в своего рода санаторий для жертв войны и, заручившись поддержкой ветеранского фонда, в весьма недорогой, а Йорго определил сюда управляющим, и теперь старый добрый Йорго может отплатить услугой за услугу. Скача на деревянной ноге, он собственноручно вносит наш багаж в дом господина священника, того вполне преуспевающего домовладельца, который вечно стоит в тени смоковницы у входа, держа во рту свисток, и который снял с себя давным-давно сутану из-за появления ныне уже покойной «госпожи пасторши». И хотя все по-прежнему обращаются к нему как к «господину священнику», он давно уже не свершает таинств и не отпускает ничьих грехов. Его темно-коричневое от загара лицо, изрытое морщинами, похожими на русла пересохших ручьев, утрачивает всегдашнюю невозмутимость лишь когда он, занеся трость, пугает ею ковыляющих мимо кур. Тогда прямо-таки кладбищенскую далматинскую тишину, настоянную на неподвижном воздухе и одуряющей жаре, оглашает испуганное кудахтанье. Случается, прерывают тишину и резкие трели свистка, который господин священник постоянно носит с собой в нагрудном кармане отороченного вышивкой, но драного и измызганного жилета. По свистку должны немедленно прибежать экономка или кто-нибудь из ее троих детей и осведомиться, что именно понадобилось господину священнику: захотелось ли ему испить кофейку по-турецки, выкурить сигарету, отхлебнуть лимонаду или еще чего-нибудь, соответствующего условиям жаркого августовского дня, который волей-неволей приходится проводить, подремывая в тени дерева.
В Подгоре я завожу дружбу с кельнером Мирко, он показывает мне — впервые в моей жизни — живого осьминога и живого пирата. Сортируя улов, один из здешних рыбаков обнаруживает у себя в сети нечто белое, медузообразное и выбрасывает это нечто на камни мола. Мирко кидается вперед, молниеносно тычет пальцем в клапан на брюхе у осьминога, и вот он уже поднимает в воздух маленькое чудище и показывает мне, как хватаются за воздух его лишенные костей щупальца. Мать боится того, что становящаяся все крепче дружба с Мирко может обернуться каким-нибудь несчастьем: я полакомлюсь неразрешенным мороженым, выпью воды из колодца (а ведь здесь можно пить только минералку) или в ходе продолжительных прогулок по обширному, больше похожему на лес парку за гостиницей наткнусь где-нибудь между пиниями и лимонными деревьями на ядовитых змей, скорпионов, а то и на самую настоящую песчаную гадюку, которая может, заблудившись, заползти сюда с полуострова Пельезак. На этом полуострове, рассказывает мне мать, ночами слышно, как воют шакалы, а вот днем можно найти в прибрежном песке пурпурных улиток, сок которых использовал, осев в Сплите, древнеримский император, чтобы красить одежду в красный цвет. Судя по всему, ей хочется, чтобы естествоиспытательские и историко-мифологические проблемы занимали меня сильнее, чем окружающая нас действительность. Несмотря на это, ей не удается запретить мне покататься на лодке с Мирко, а он пригласил меня в свои свободные от службы часы, — и вот я гордо восседаю рядом с Мирко, а он короткими, хорошо натренированными взмахами весел выводит ее сперва в открытое море, а затем — в соседнюю бухту. Там нас встречает старый весельчак в алой рубахе с открытым воротом; он помогает мне выбраться из лодки. Его голова защищена от зноя белыми полотенцами, из которых он изготовил нечто вроде тюрбана; он приносит нам плетеные стулья, а затем, весело подмигнув, достает бутыль красного вина, тарелку мелко нарезанной жирной колбасы и немного хлеба.