Кроме того, имеются и ничем не уравновешенные в венском прошлом преимущества — пылкая дружба с Чрни и посвящение в великую тайну тети Эльзы. Квартирохозяйка быстро сочла меня самым симпатичным членом странноватого квартирного экипажа с увлеченным математическими расчетами братом Капитана, кашляющей поварихой и лающим сыном и сразу же полюбила. Мне разрешено врываться к ней в комнату без спросу, разрешено скатываться у нее с колен, когда она сидит на диване, на ковер, словно с горки, разрешено часами сидеть в уборной, вывесив на двери табличку «Занято», потому что на задвижку я запираться не хочу — из страха, что потом не сумею ее открыть. Однажды она таинственно уводит меня к себе в спальню с замурованным камином и спрашивает:
— А ты ничего не замечаешь?
— Нет.
— Тебе не кажется, будто за стеной что-то есть?
Я стою на своем:
— Не кажется.
— Тогда постучи-ка по ней.
Я стучу: звук глухой, словно за стеной пустота. Тетя Эльза вынимает парочку кирпичей из якобы замурованного камина и говорит с улыбкой:
— А погляди-ка теперь!
В камине стоят серебряные подсвечники, шкатулки, кувшины и блюда.
— Здесь я храню серебро, — говорит тетя Эльза. — Но показала я его только тебе. Никто об этом не знает и ты никому не должен рассказывать.
Разве не умней было бы продать это серебро, или хотя бы посеребренное олово с тем, чтобы сыновьям Иво и Зорану больше не пришлось носить одно зимнее пальто на двоих, постоянно из-за него ссорясь, чтобы наконец самую малость разжиться деньгами, чтобы заделать трещины в стенах, замуровав там клопов, а на сдачу можно было бы приобрести в комиссионке кровать для малышки Малы. Разумеется, я проболтался, но Капитанша задала тете Эльзе соответствующий вопрос в совершенно невинной форме:
— А не имеет ли смысла собрать для ваших сыновей по «чемодану беженца»? Разумеется, вещей из него трогать пока не нужно, но новый костюм, шесть новых сорочек, плащ, нижнее белье и все прочее надо туда сложить. Ведь как знать, не понадобится ли Иво и Зорану этот чемодан уже завтра?
Но тетя Эльза продолжает упорствовать в своей тайне!
Конечно, истинное положение вещей ей вполне мог бы обрисовать Эрвин Регельсбергер, и это наверняка привело бы к мгновенной утилизации ее серебра, но он не имеет права. В ближайший визит в генеральное консульство Капитанша застает его бледным и подавленным. Не поднимаясь из-за письменного стола, он тихо цедит ей сквозь зубы:
— Мне не удалось оставить ваше дело у себя в столе. Все так называемые «сомнительные» дела у меня отобрали, больше я ничем не могу вам помочь. «Суровый господин» из Берлина, которого здесь ждали, прибыл — он и забрал ваше дело! — И далее в официальном тоне он добавляет. — Пройдите к новому уполномоченному в комнату № 7!
Капитанша снова взяла меня с собою, и в комнате № 7 мне предоставляют отдельное кресло, рядом с креслом, в которое садится она. Из-за письменного стола взирает на нас обоих новый уполномоченный. Я понимаю, что сейчас произойдет нечто важное и решающее, — и все же в памяти у меня остается, в первую очередь, небесно-голубой китель господина уполномоченного, из ткани которого то там, то здесь торчит седая шерстинка похожая на человеческий волос. Диалог, состоявшийся между новым уполномоченным и Капитаншей, — короткий и деловой, — приходится восстановить для любопытных по воспоминаниям Капитанши или Эрвина Регельсбергера (которому она в тот же день пересказала все слово в слово, правда, вне стен генерального консульства). Мне же, восседающему в канцелярском кресле, кажется, будто типично прусским голосом разговаривает сам изумительный небесно-голубой китель с седыми волосиками, а вовсе не человек, который в него одет.
— Где ваш муж?
— Он меня оставил, — говорит Капитанша.
— И где же он находится?
— Это мне неизвестно.
— Ну, так и что же вы, немецкая женщина, здесь делаете?