Однако надлежащий ли это момент — начать хвастаться своими летне-спортивными подвигами в горном отеле и его окрестностях? Какое место на шкале ценностей должен, например, занять ужин в горном отеле с запеченным окороком, лапшой, зеленым салатом и простоквашей (здоровое меню, конечно, и усиленно снующие вокруг неистовые потоки чистого воздуха) в тот же самый вечер, когда французский флот был сожжен дотла в Оране? Многое ли означают для меня по сравнению с оставленными в Аграме друзьями из шайки Черного Волка обуржуазившиеся дети, с которыми я повстречался в горном отеле? Или мне следует восхититься развившейся у них уже в столь нежном возрасте способностью к сентиментальным выплескам чувств, как, допустим, у одной моей ровесницы, которая, распахнув руки в безответном объятии, стоит в сумерках на террасе у входа в гостиничный ресторан, смотрит вниз на молочно-белые городские огни и взывает:
— Посмотри вниз, посмотри вниз, там находится мой любимый, мой любимый Загреб!
Капитанше приятно, что колокольчики, крапива и еловые ветви, через которые приходится переступать на лесных тропах, напоминают ей о Грундльзее в штирийских Альпах, где ей по праву и надлежит быть сейчас, как, впрочем, и в любое другое лето. Из окна в номере, который, в отличие от вполне респектабельных ресторана и холла, обладает спартанской простотой туристической палатки, она перед сном следит за созвездием Большой Медведицы и думает, — подобно многим другим в эти беспокойные времена, когда страх перед будущим теснится в груди, как астматическое удушье, — что неплохо бы заручиться помощью каких-нибудь космических лучей, таинственной, невидимой, чудодейственной, как белая магия; что там, на небе, посреди созвездий, пусть и не обязательно витают сонмы ангелов-хранителей, но наверняка наличествует некое принципиальное Благо, и этому Благу не должна быть совершенно безразлична ее нынешняя судьба, и Большая Медведица, не исключено, как и в былые времена, сумеет сыграть свою умиротворяющую роль: в начале ежегодных летних каникул на Грундльзее Большая Медведица стоит в небе слева от Лавинного камня, проходит на протяжении лета над половиной озера, скрывается в августе за серыми громадами Бакенштайна, а в сентябре, знаменуя конец лета и летних каникул, восстает, заливая зеленый купол горы влажным сиянием, над Грасбергом. Большая Медведица стоит там над точно такими же цветами и почти точно такими же елями, как здесь, на Слеме, и окажись человек Голиафом, он мог бы, перешагивая с одной горной вершины на другую, отправиться на север, к себе домой, и добавить в букет к собранным здесь цветам несколько альпийских фиалок с Грундльзее. И никакой разницы даже не почувствовать.
Мое младенческое «я» однако же чувствовало себя здесь, в горах, судя по всему, далеко не столь безмятежно, вопреки колокольчикам, крапиве и еловым лапам. Иначе я не потребовал бы у матери, чтобы она каждый вечер держала мою руку в своей, пока я не засну. А ведь я непременно должен был бы сообразить, что наши кровати стоят справа и слева от окна и что бедной жене Капитана понадобилось бы нарастить руку двойной длины, чтобы ежевечерне протягивать ее через комнату, успокаивая мальчика, которому как раз ближе к ночи совершенно не хочется спать. Правда, в конце концов я смирился со своего рода заменителем — с длинным шнуром, представлявшим собой кушак фиолетового халата матери, а он как раз и покрывал всю дистанцию между двумя кроватями. Один конец кушака я перед сном сжимаю в кулачке, другой держит (или притворяется, будто держит) Капитанша. Эта фиолетовая шерстяная пуповина, так или иначе, неизменно навевает на меня дремоту.
Однако воскресные туристы и беззаботные послеобеденные посетители, прибывающие сюда целыми толпами и во второй половине дня, скрашенной легким горным ветерком, попивающие на гостиничной террасе кофе «капучино», заедая его кусками торта, не могут пробудить во мне былого веселья, веселья простого паренька с гор, как это было на Грундльзее, — хотя в особенности послеобеденные посетители бывают порой уморительно смешны. Например, буржуазно-бесстрашная семья некоего еврейского торговца, прибывающая каждое воскресенье во второй половине дня и заказывающая шесть булочек со сливками для трех уже довольно взрослых толстых дочерей. По две булочки на каждую дщерь. Та дочь, что носит очки, неизменно требует однако же и третью. Госпожа мамаша смотрит на нее все понимающим и, вместе с тем, предостерегающим взглядом: