— А разве вам не известно, что ваш вид на жительство действителен только в городской черте Загреба? А вы без разрешения живете на Слеме, и эта территория не входит в городскую черту!
Может быть, Динович в конце концов исподтишка свершил свою месть, взорвав ситуацию? Или в администрации отеля отнеслись к предложенным на регистрацию документам с чрезмерным вниманием? Или берлинский «суровый господин» из генерального консульства вознамерился собрать всех проживающих в округе «немецких женщин» в одну горсть, с тем чтобы они стремительно выполнили его указание: «марш домой, в рейх!» Немолодой господин под монументальной почтовой маркой прислал за нами жандармов наверняка по приказу какой-нибудь высшей инстанции. Значит, кто-то на нас донес!
— Вы должны немедленно покинуть гостиницу и вернуться в город!
Тут моя мать, естественно, принимается плакать, тут она говорит сквозь слезы, что на гору мы перебрались исключительно из-за моего кашля, знать-не-зная, что нарушаем этим какое-то предписание. А заканчивает она вопросом, не видит ли сам господин начальник какого-нибудь другого выхода из сложившейся ситуации.
— Ладно, — говорит служащий югославской короны. — Я позволю вам вернуться в гостиницу и в качестве личного одолжения с моей стороны провести там еще одну ночь. Но самое позднее завтра утром вы должны вернуться в город. И вас будет сопровождать наш сотрудник.
Моя мать преувеличенно благодарит его за проявленное великодушие, я поднимаюсь из желтого, как зубы курильщика, кресла, делаю поклон, и — хотите верьте, хотите нет — мы действительно успеваем вернуться к обеду: суп с клецками, телятина со шпинатом и запеченным картофелем, компот из ревеня. Правда, моя мать ни к чему не притрагивается, а я и без того не отличаюсь хорошим аппетитом.
Во второй половине дня мать звонит в Аграм, ей надо поговорить с дядей, надо сообщить Эльзе Райс, что мы возвращаемся раньше времени, ей надо успеть сделать все, что можно в бюрократически предписанной спешке. Дядя перезванивает нам вечером. Он сообщает, что снял нам комнату в немецком пансионе Вагнеров, потому что когда дело дойдет до возвращения в Вену, проживание на квартире у евреев (а о последнем месте проживания за границей тамошние чиновники наверняка захотят узнать) послужит самой скверной из всех мыслимых рекомендаций на получение въездного билета в тысячелетний рейх…
В маленькой затхлой комнате немецкого пансиона Вагнеров я впервые становлюсь свидетелем того, как обстоят дела на форпостах истинно немецкого духа в Южной Европе. Гости с ныне уже ввязавшейся в войну тысячелетней родины-матери появляются крайне редко, их можно сосчитать на пальцах одной руки, однако все немечество Юго-Востока — учителя из Добруджи, коммивояжеры из Семиградья — выходит здесь друг с дружкой на связь. Эти люди восседают за узкими столами в маленьком обеденном зале, уплетая каждый раз как бы недовешенные порции, — оставляющие едока наполовину голодным и тем самым (может быть, и намеренно) оставляющие место мечтаниям о исконно и посконно немецком будущем здесь, в западном углу Балкан, погрязших, на их взгляд, уже слишком надолго в ленивом и подгнившем славянстве. На немецком певческом празднике в Аграме эти надежды на будущее вырываются из множества глоток сразу, и я представляю себе, как разгоряченные истинно немецкими мелодиями певцы в белых гамашах и певицы в австрийских национальных юбочках заполняют и переполняют пансион в такой мере, что блаженно улыбающаяся фрау Вагнер вывешивает на дверях практически никогда не используемую табличку «Свободных мест нет» и рассуждает при этом так: