Однако услышав о том, что за документы его просят принять, Тршич выпячивает грудь колесом и смотрит на собеседницу по-солдатски прямо:
— Но, милостивая государыня, как вы себе это представляете? Я немецкий офицер!
Тршич и впрямь был в годы Первой мировой лейтенантом аграмского полка австро-венгерской армии, правда, полк этот нес только местную службу в комендатуре при штабе Тринадцатого корпуса, расквартированного в городе. А теперь, тонко чуя, откуда ветер дует, он называет себя немецким офицером! Все же он подсказывает кандидатуру на роль хранительницы Грааля — свою пожилую незамужнюю кузину. Приветливая Илона Тршич говорит жене Капитана без каких бы то ни было колебаний:
— Да, конечно, оставьте! Я все для вас сберегу!
Итак, она получает ящик с «подарочком», который нельзя никому показывать и с которым, не дай Бог, не имеет смысла что-нибудь предпринять даже в минуту опасности, тогда как брат Капитана получает подарок, который ему при случае может и пригодиться. В качестве прощального подарка Капитанша вручает ему карманный географический атлас мира с 28 картами, 9 схемами и пояснительным текстом, отмеченный премией на всемирной выставке книгоиздания и графики в Лейпциге в 1914 году, который она так часто долгими скучными вечерами в аграмских меблированных комнатах, порой уже лежа в постели, листала: от первой карты «Европа» (в целом) до «Британской Северной Америки» и «Соединенных Штатов и Центральной Америки».
Брат Капитана, так или иначе, страшно возрадовался этому подарку; остается только надеяться, что он обретет собственный островок Ада Калех, возможно, еще существующий остров политического блаженства, забытый мировыми властями, и обретет его не только, издав вопль одурманенного своим открытием географа, на одной из карт в премированном атласе, но и в действительности.
Поездка на такси без цели и без конца — пока на счетчике вместо единиц, десятков и сотен не появятся тысячи, сотни тысяч и миллионы, прежде чем его тиканье не замрет, как замирает оно в самых крепких карманных часах в форме лошадиной головы под развалинами рухнувшего дома, — такое и для взрослого является всего лишь мечтой и символом в большинстве случаев так никогда и не обретаемой свободы!
Мое младенческое «я» воспринимает однако же эту мечту со столь смертельной серьезностью, что каждый раз, садясь в такси, воображает, будто именно данная поездка продлится вечно. Лелея эту надежду, я сажусь в такси, которое должно доставить нас из пансиона Вагнеров на вокзал, положив тем самым начало возвращению в рейх. У меня в руках букет оранжево-красных гладиолусов, который надлежит вручить бабушке в Вене, в такси я ставлю его на пол и зажимаю между ног. Гладиолусы выше меня, сидящего в такси на откидном сиденье спиной вперед и завистливо поглядывающего на мать и на брата Капитана, которым дарована милость смотреть вперед, наслаждаясь видом по ходу такси. Однако они не произносят ни слова, разве что мать изрядно прихорошилась. У нее на голове соломенная шляпа со свободно парящими полями и лентой, на которой вышит пшеничный колос, а у дяди наверняка в кармане ржаво-красный всемирный атлас. Мы едем на вокзал не напрямик, а, как мне кажется, кружим по городу. Возможно, следует раздобыть еще один ящик колбасы и шпига, возможно, надо сбыть с рук вторую пачку вырезанных из альбома фотографий! А мне от этого только лучше. Я еще раз оказываюсь возле конной бронзовой статуи бана Елачича, еще раз проезжаю мимо башни, с которой в полдень палит пушка, мимо балкона, с которого наблюдал за торжественным шествием в честь дня рождения, освежаю воспоминания о похожих на грибы рыночных будках на площади — это рынок Малютки Христа — с фигурными леденцами и зеркальцами в форме сердечка, впечатанными в пряники, лелею надежду на то, что это аграмское такси с тремя седоками внезапно развернется на юг и покатит на Адриатическое побережье. Поездка на такси к морским ежам, к толстому господину инженеру, пожирающему вавилонские башни зеленого салата, к барабанам пляжной капеллы, палочки которых приводятся в действие педалью, к великолепному памятнику епископу Гргуру Нинскому с невероятных размеров указательным пальцем на соборной площади Сплита. Такси подождет, пока мы сходим искупаться или за мороженым, за двойной порцией лимонного, из тележки под тентом, мелкобуржуазным обитателям Аграма за нами не уследить из всех своих оперных биноклей, многие сотни которых они по дешевке приобрели у эмигрантов. Но такси сворачивает не на набережную, а на площадь Пейячевича, а здесь у дверей уже стоит, явно дожидаясь нас, тетя Эльза. Разумеется, с большей радостью я увидел бы своего друга Чрни, потому что поцелуи через приспущенное окно машины — это не всякому по вкусу! Если бы тут оказался Чрни, я бы вылез из такси и застыл перед ним, потупив взор, потому что я так никогда и не признался ему, сотоварищу по лидерству в шайке «Черный волк», в том, что в затхлой комнате пансиона Вагнер испытывал беспричинный страх — и самым смехотворным образом изводил этот страх, зажав между ног диванную подушку с зазывной надписью «Тебе будет удобно», из-за чего он, разумеется, поднял бы меня на смех. В ответ на это признание Чрни наверняка возразил бы мне при всей любви и преданности следующими словами: