Эта лавочка, тоже обосновавшаяся в жилой цитадели, битком набита всякой всячиной, в борьбе за выживание излишней, однако жизнь рабочему человеку все-таки скрашивающей: ароматические, медленно тлеющие палочки сигарет, превращающиеся в голубой дымок, который выпускает из ноздрей Шмёльцер, читая передовицу партийной газеты; виргинские сигары в фиолетовых коробках, соблазнительно проступающие сквозь целлофановое окошечко в упаковке.
Виргинская сигара с соломенным мундштуком должна торчать во рту у извозчика, это столь же неотъемлемая часть его экипировки, как котелок на голове и серьги в ушах. Щелчок хлыста. «Прокатимся, ваша милость?» — такая вот буржуазная аллегория, означающая, кто куда поднялся на социальной лестнице. Из-за этого ли или по какой-нибудь другой причине, но одноногий инвалид войны Подивински, владелец табачной лавки, всегда держит запас сигар, а уж сигарет у него и вовсе столько, что хватило бы на целый армейский склад: «Спорт» и «Египетские № 3», а также не гаснущие на ветру зажигалки, кремни, папиросные и сигаретные гильзы, почтовые марки, а на них уже не профиль императора в бакенбардах Франца-Иосифа с надписью «Немецкая Австрия» (политическая оплошность дирекции почт), нет, это самые настоящие, самые неподдельные марки республики. Такова единственная власть, которой обладает на земле инвалид Подивински. Самим выбором рисунка, а точнее, самим выбором марки, он говорит: лети, письмецо, лети! Лети, письмецо, но уже не почтой монархии над территорией некогда Священной Римской империи германской нации, время которой кончилось практически одновременно с упразднением почтовых привилегий дома Турн-унд-Таксис. Дружба, господин светлейший князь, социалистическая дружба, и поклон вам от моей деревянной ноги! И все же письмецо летит, пусть и не над просторами Священной Римской империи, да и не над многонациональной империей, которая пришла ей на смену, нет, оно облетает в случае необходимости всю республику от озера Нойзидлерзее до Боденского озера, и Подивински следовало бы гордиться своей почтовой привилегией, не имеющей никакого отношения к наследственному дворянству.
Почта республики: в республике власть принадлежит народу, ему же, то есть тебе и мне, принадлежит государство, а почта принадлежит государству, следовательно, каждое письмо принадлежит тебе и мне. Подивински, конечно, не осознает этот механизм перераспределения власти. Иначе он мог бы бросить взгляд на налоговую декларацию доктора Фриденталя, пролистать государственной важности служебную переписку Соседа, передать любовные письма дочери господина советника госпоже советнице и лично проверить обоснованность прошения служанки Рабе в фонд солдатских вдов по случаю потери кормильца. Однако Подивински довольствуется раздачей марок, он благодарен Соседу за разрешение обзавестись лавкой; инвалиды войны, пользующиеся хорошей репутацией, получили от государства монополию на торговлю табачными изделиями вместо пенсии от него же, родимого; он рад тому, что у него есть эта лавка, он спасается под ее кровом, он аккуратно раскладывает газеты на прилавке: толстую газету с кроссвордами, журнал для детей, «Рабочую газету», «Кроненцайтунг», он говорит жене Соседа-депутата, входящей к нему в лавку с сумкой, битком набитой продуктами: — Доброе утро, госпожа советница, чем могу помочь? — Коробку хозяйственных спичек, сегодня больше ничего не надо.
А рядом — молочная лавка, и здесь поход за покупками как раз заканчивается. Со звоном выставив на прилавок две пустые бутылки, она требует два литра молока, черпак погружается в алюминиевый бидон, наполняется, струя молока бьет в воронку, пока не побелеют, наполнившись одна за другой, обе бутылки. И еще шесть булочек, аппетитно похрустывающих, пока их заворачивают, двенадцать яиц, — яичная белизна, молочная белизна, белизна халата продавщицы, здесь все настолько бело, что вполне можно было бы заодно торговать и пикейными жилетами белого цвета.
ПРОМЕЖУТОЧНАЯ ПОЗИЦИЯ И ПЕРВЫЙ ЭТЮД:
Можно ли заниматься политикой на газовых фонарях?
Эпиграф 1:
«…она рассказывала, как тоскливо было при белых в Херсоне. Они вешали на фонарях главных улиц.
Повесят и оставят висеть.
Приходят дети из школы и собираются вокруг фонаря. Стоят. История эта не специально херсонская, так делали, по рассказам, и в Пскове».
Эпиграф 2:
«Даже то, что происходит на углу кафе „Сирк“, подвержено законам Космоса».