С трамвая мы сошли за стеной верфи. Мне пришлось ждать, пока найдется носильщик, поэтому я стоял и смотрел как унтер-офицер строит младших чинов на вымощенным булыжником плацу. Парни явно выжали все из последних часов отпуска в станционных буфетах в Марбурге и Дивакке: фуражки набекрень, шарфы наскоро перевязываются под гомон чешской, немецкой и венгерской речи. Тем не менее, стоило унтеру — итальянцу, как подсказывало ухо — отрывисто рявкнуть «Hab’acht!», как два десятка сапог притопнули по мостовой с весьма похвальной согласованностью. Я смотрел на застывших по команде «смирно» моряков, некоторые из которых, впрочем, слегка покачивались. Здесь были представлены все типы нашей пространной, многоязычной империи: обитатели тирольских долин, трущоб Вены, неоглядных равнин Венгрии; светловолосые, круглолицые поляки и смуглые, угловатые итальянцы.
Когда я проходил мимо строя, старшина проревел: «Rechts schaut!», и все головы повернулись в мою сторону. Но не морская дисциплина и не немецкий язык объединяли тем утром представителей всех этих различных народов. То была круглая металлическая кокарда на околыше каждой фуражки — черный диск с императорской короной и позолоченными буквами FJI, монограммой Его императорского величества Франца-Иосифа Первого, милостью Божьей императора Австрийского и апостолического короля Венгерского, короля Богемии, Далмации, Хорватии, Словении, Галиции, Лодомерии и Иллирии; эрцгерцога Австрийского, великого князя Краковского, герцога Лотарингии, Штирии, Каринтии, Краины, Верхней и Нижней Силезии и Буковины, князя Семиградского, маркграфа Моравского, графа Зальцбургского и Тирольского, короля Иерусалимского, а также императора Священной Римской империи германской нации. Тем утром все мы, офицеры и матросы, были его людьми — не австрийскими патриотами, но слугами благородного императорского дома Австрии, почтенной династии Габсбургов. Другие страны могли быть монархиями, наша же была Монархией — остатком великой державы, простиравшейся некогда вплоть до Филиппин, и которая даже в те дни, давно переживая упадок, занимала добрую четверть европейской территории к западу от России. Тепло догорающих черно-желтых углей будет согревать нас еще три года, после чего они обратятся в пепел и развеются по ветру.
Кое-как мне удалось-таки разыскать носильщика, пожилого резервиста, и в сопровождении громыхающей по камням мостовой тележки с железным ободом, я направился в Бюро передислокации. В тот период войны меры предосторожности были далеко не строги, и бегло, без интереса просмотрев мои документы, офицер комендатуры проштамповал их, небрежно козырнул и махнул в сторону причала.
— Как понимаю, вам на базу подводных лодок, герр шиффслейтенант. Причал номер пять, там стоит катер. Отойдет минут через двадцать, еще дожидается кое-какой почты.
Катер со станции подводных лодок оказался на поверку старой паровой пинассой с броненосца, с проржавевшими от многолетних соприкосновений с причалом носом и кормой. Командовал им совсем зеленый зеефенрих. Я сгрузил на палубу багаж, потом нашел местечко на корме. Единственными моими спутниками оказались морской капеллан, явно хвативший лишнего и не склонный к беседам, да клетка с курами. Еще я приметил несколько деревянных ящиков, уложенных в солому, с выведенной трафаретом надписью: «AUSTRO-DAIMLER GMBH, WIENER NEUSTADT». Время еще было, поэтому я закурил сигару и огляделся, без особого интереса, потому как город и гавань были знакомы мне как свои пять пальцев. Скорее мной руководило стремление понять, что тут изменилось за минувший год.
Странный то был город, Пола — порождение империи в пропорции даже большей, чем большинство иных городов старой монархии. В те дни еще можно было встретить людей, помнивших, чем была Пола в 1830-е: гнусная дыра, где пара сотен жителей тряслась от малярии в разбросанных на руинах римского города хижинах; жалкая рыбацкая деревушка у черта на куличках, где на стенах амфитеатра печально ворковали голуби, и единственной связью с внешним миром служил пакетбот компании «Аустро-Ллойд», заходивший раз в месяц по пути из Триеста сгрузить мешок-другой почты. Но после бунтов 1848 года все переменилось. Венеция перестала быть надежной базой для растущего австрийского флота, поэтому вспомнили о Поле. Болота осушили, проложили сточные канавы, построили причалы, сухие доки и ремонтные верфи, для растущего населения воздвигли жилые кварталы и госпитали. Город обзавелся тремя столпами австрийской цивилизации: казармами, кофейней и театром, тогда как порт окольцевали таверны и бордели. Последние, мне кажется, окружают любую военно-морскую базу со времен древних греков, выходивших в море на триерах. Пола начала приобретать определенный вес в мире.
Стоило поглядеть на гавань, обрамленную невысокими, поросшими сосной горами, и причина существования города открывалась как на ладони, будучи ошвартована в три ряда позади форта Франц. Неизменно самый малочисленный среди флотов великих держав, k.u.k. Kriegsmarine тем не менее представлял собой тем утром весьма впечатляющее зрелище. Сначала три красавца-сверхдредноута класса «Тегетхофф» — четвертый дооснащался у стенки Арсенала. Затем три эскадренных броненосца типа «Радецкий» — корабли устаревшие, но все равно мощные. Ближе к выходу из гавани располагались три корабля типа «Эрцгерцог». Австро-венгерский линейный флот был карликовым в сравнении с могучими британскими или немецкими ВМС, или даже с французскими, но представлял собой достаточно внушительную силу, чтобы оборонять шестисоткилометровое побережье монархии — задача, с которой он успешно справлялся до тех пор, пока старая Австрия не распалась на куски изнутри.
Уже девять месяцев прошло с тех пор, как европейские народы с дикой яростью вцепились в горло друг другу, и три миллиона молодых людей уже лишились жизни. А конца не предвиделось. Война, которая должна была закончиться — как уверяли все — к Рождеству, обещала теперь затянуться — как уверяли все — аж до августа или до сентября, и солнышко, так дружелюбно согревавшее меня тем утром, разгоняло в те самые минуты и рассветный туман над первоначальными линиями траншей, змеившимися через поля во Франции и Бельгии.
Австро-Венгрия понесла уже жестокие потери. Минувшая осень в Польше стала свидетельницей того как императорская и королевская армия Его апостолического величества совершала многочисленные Организованные Тактические Отступления на Заблаговременно Подготовленные Позиции — иными словами, удирала по все лопатки, в то время как русские почти ворвались уже через карпатские перевалы в Венгрию. Не лучше обстояли дела для Австрии и на другом фронте, где развивалась короткая, ожесточенная кампания против Сербии, с которой и началась великая война. Именно тамошние дела беспокоили меня лично тем утром, потому как мой старший брат Антон, капитан Двадцать шестого егерского полка принимал участие в карательной экспедиции генерала Потиорека, которая в августе прошлого года пересекла Дрину, чтобы спустя несколько дней форсировать ее в обратном направлении, едва унеся ноги и оставив на другом берегу десятки тысяч убитыми и пропавшими без вести. За день перед тем, как я уехал в Полу, отцу пришла судьбоносная телеграмма:
«Императорский и королевский военный министр с прискорбием извещает… При тщательном изучении списков Красного Креста не обнаружен… Посему считается погибшим… Личные вещи покойного могут быть получены в полковом депо (Лейтмериц) в тридцатидневный срок с сегодняшнего дня (см. дату на штемпеле)»…
Старик, думается, воспринял удар не так плохо. Если честно, то как новообращенный пангерманский националист, он больше сожалел о том, что сын погиб в драчке между обреченным домом Габсбургов и племенем балканских овцекрадов, вместо того, чтобы исполнить высокое предназначение германской расы, подставив себя под русские пули.
Из задумчивости меня вывел пронзительный свисток паровой пинассы. Прибыли мешки с почтой и пара запоздалых пассажиров, и мы легли на курс к императорской и королевской базе подводных лодок Пола-Бриони, где мне предстояло вступить в новую должность, приняв командование субмариной U-8. В очередной раз я извлек из бумажника телеграмму Марине оберкоммандо[6]. Да, в ней черным по белому значилось: «вступить в командование с момента прибытия в Полу». Выходит, я уже капитан подводной лодки. Впрочем, в те дни эта честь казалась мне почему-то не слишком значительной.