четырёхвесельных баркасов) и отчалили по ровной водной глади куда-то вдаль.
Со мною в лодке были две женщины, муж одной из них, Сергей, и их ребёнок.
Отдых был замечательный! Каждый экипаж занимался кухней целый день, а на следующий день
дежурство переходило к экипажу другой лодки. Проводник был опытный, ядро отряда составляли
бывалые туристы, так что времени на всё хватало. Но у меня начались фобии. Я стал бояться воды.
Она манила меня в свою глубину, и я шарахался от неё, как только мог. И всё это в самом озёрном
крае России!
После трёх дней отдыха мой напарник Серёга, тридцатидвухлетний весёлый капитан милиции, всю ночь пил водку с каким-то новым знакомым и после пятой бутылки (столько пустых бутылок
обнаружили утром удивлённые дежурные) заснул у костра. А когда проснулся, выяснилось, что
он простыл. И не просто по-человечески – гландами, а не по-человечески: у него разболелся
13
зуб. И даже не зуб, а уже практически сгнивший корень развалившегося зуба. Щеку разнесло, поднялась температура, и Серёга слёг. Он лежал и болел, болел и лежал. Он болел и лежал, пока
мы снимались со стоянки, грузились в лодки и отчаливали на другую стоянку. Он болел, пока мы
причаливали, и лежал, пока выгружались и ставили палатки. Он лежал, когда все ели, и даже в
туалет до ближайшего дерева выползал на карачках. Анальгин ему не помогал, до ближайшего
зубного врача было километров сто пятьдесят на вёслах, так что приходилось терпеть.
Нас в команде было двое – тех, кто умел снимать боль руками. Я и Анечка, «экстрасенс», всем
своим внешним видом старавшаяся походить на «беленькую» из «АББА».
Мы старались помогать Серёге по очереди, каждые час-два сидя возле него с участливым видом
по полчаса.
Серёге наши усилия помогали, но как только мы покидали пост, ему тут же становилось хуже.
Слабость и температура стали его спутниками, и он угасал на глазах.
Мои фобии доставали меня и делали рассеянным. Сергей объяснял мне, что моё наложение рук
отличается от Анечкиного тем, что я постоянно отвлекаюсь на какие-то мысли, ток теряется, боль
сразу возвращается. А раз так, то зачем тратить время? Я старался не отвлекаться, но депрессия
давила: хотелось жалеть себя, хотя болел он.
Два дня на этой стоянке пролетели быстро, и вот мы опять снимали палатки, загружали лодки, а
Серёга лежал на дне лодки на тюках с провизией и позволял мне грести всю дорогу вместо него, без перерыва. Сменить меня он не смог бы, даже если сильно этого желал: он и себя с трудом
держал, не говоря уже о тяжёлых трёхметровых дубовых вёслах.
Переход был большой – семнадцать километров через широкий плёс, при сильном ветре и высокой
волне. К концу перехода (а это четыре с половиной часа) я настолько выбился из сил, что, когда
лодка уткнулась носом в берег новой стоянки, я просто упал и минут пять лежал ничком.
Придя в себя и уняв дрожь в руках, помог девушкам и участливым соседям разгрузить нашу лодку, поставил палатку и упал в неё с сильным желанием лежать часа два.
Место стоянки было удивительно красивым: сосны - насколько хватает взгляда, а под ними – кусты
крупной черники. Чтобы поставить палатку, я минут десять ел чернику, чтобы раздавленные ягоды
не испачкали материал моего походного дома.
Но совесть позвала меня в палатку к Сергею: он давно не принимал «прививку жизни» из моих
ладоней, и боль стала сильно одолевать его ещё на половине пути, а сейчас, наверное, уже совсем
доконала. Я оказался прав. Он лежал в палатке ничком, как мешок. Лоб был в испарине, температура
градусов тридцать восемь, а то и больше.
Дрожащими от усталости руками я помог ему сесть и положил правую руку на раздутую щёку, а
левую – на затылок.
Началась борьба с усталостью.
Во мне горело сильное желание помочь этому измождённому многодневной болью человеку -
желание столь сильное и искреннее, сколь и бескорыстное. Но усталость брала своё, минут через
десять я стал неспособным к сосредоточению и провалился в забытьё.
Всё ещё держа руки, я увидел сон, который был реальнее яви.
Что это было? Трудно сказать. Важно даже не то, что я видел в тот момент, а то, что я понимал. А
понимал я многое.
Огненный шар, летящий над чёрной землёй… Я понял, что именно так нужно стремиться к Высшему
– к совокупности всего святого и чистого, какое вообще только возможно на этой земле и над ней.