туалет до ближайшего дерева выползал на карачках. Анальгин ему не помогал, до ближайшего
зубного врача было километров сто пятьдесят на вёслах, так что приходилось терпеть.
Нас в команде было двое – тех, кто умел снимать боль руками. Я и Анечка, «экстрасенс», всем
своим внешним видом старавшаяся походить на «беленькую» из «АББА».
Мы старались помогать Серёге по очереди, каждые час-два сидя возле него с участливым видом
по полчаса.
Серёге наши усилия помогали, но как только мы покидали пост, ему тут же становилось хуже.
Слабость и температура стали его спутниками, и он угасал на глазах.
Мои фобии доставали меня и делали рассеянным. Сергей объяснял мне, что моё наложение рук
отличается от Анечкиного тем, что я постоянно отвлекаюсь на какие-то мысли, ток теряется, боль
сразу возвращается. А раз так, то зачем тратить время? Я старался не отвлекаться, но депрессия
давила: хотелось жалеть себя, хотя болел он.
Два дня на этой стоянке пролетели быстро, и вот мы опять снимали палатки, загружали лодки, а
Серёга лежал на дне лодки на тюках с провизией и позволял мне грести всю дорогу вместо него, без перерыва. Сменить меня он не смог бы, даже если сильно этого желал: он и себя с трудом
держал, не говоря уже о тяжёлых трёхметровых дубовых вёслах.
Переход был большой – семнадцать километров через широкий плёс, при сильном ветре и высокой
волне. К концу перехода (а это четыре с половиной часа) я настолько выбился из сил, что, когда
лодка уткнулась носом в берег новой стоянки, я просто упал и минут пять лежал ничком.
Придя в себя и уняв дрожь в руках, помог девушкам и участливым соседям разгрузить нашу лодку, поставил палатку и упал в неё с сильным желанием лежать часа два.
Место стоянки было удивительно красивым: сосны - насколько хватает взгляда, а под ними – кусты
крупной черники. Чтобы поставить палатку, я минут десять ел чернику, чтобы раздавленные ягоды
не испачкали материал моего походного дома.
Но совесть позвала меня в палатку к Сергею: он давно не принимал «прививку жизни» из моих
ладоней, и боль стала сильно одолевать его ещё на половине пути, а сейчас, наверное, уже совсем
доконала. Я оказался прав. Он лежал в палатке ничком, как мешок. Лоб был в испарине, температура
градусов тридцать восемь, а то и больше.
Дрожащими от усталости руками я помог ему сесть и положил правую руку на раздутую щёку, а
левую – на затылок.
Началась борьба с усталостью.
Во мне горело сильное желание помочь этому измождённому многодневной болью человеку -
желание столь сильное и искреннее, сколь и бескорыстное. Но усталость брала своё, минут через
десять я стал неспособным к сосредоточению и провалился в забытьё.
Всё ещё держа руки, я увидел сон, который был реальнее яви.
Что это было? Трудно сказать. Важно даже не то, что я видел в тот момент, а то, что я понимал. А
понимал я многое.
Огненный шар, летящий над чёрной землёй… Я понял, что именно так нужно стремиться к Высшему
– к совокупности всего святого и чистого, какое вообще только возможно на этой земле и над ней.
Человек в странной шапке, сидящий перед морем огня... Я понял, что таким бывает бесстрашие; что и мне надо быть таким бесстрашным, что и я так могу.
Несколько сменяющих друг друга картин поразили меня в самое сердце. Прошло несколько секунд, я был потрясён тем, как много смог узнать такого, что в совокупности можно назвать смыслом
жизни! Причём не какой-то там жизни, а – Жизни, прекрасной в своей чистоте и стремительности и
удивительной в своей цельности!
Зрение вернулось ко мне, я посмотрел на Серёгу и убрал руки.
14
Он выглядел не менее потрясённым, чем я. Глядя на меня непонимающим взглядом, он спросил:
- Что это было?
Видно было, что он волнуется и что нечто очень озадачило его.
- Трудно сказать… Долго рассказывать… А что?
Я был в себе и все еще осмысливал то, что понял. Весь мир был для меня теперь совершенно другим.
От моих несовершенств и фобий не осталось и следа, моя душа была сильна, как тысячелетний дуб, и чиста, как омытое ливнем небо.
- Просто я перестал болеть.
Тут и меня проняло, я отвлёкся от своих мыслей:
- Это как???
- Ну, как если бы меня запихнули в огромный колокол… В голове сначала был гул, потом звон… А
потом в челюсти… ну, во всех натруженных болью местах вдруг появилось такое облегчение… Как
ты это сделал???
Я смотрел на него как баран на новые ворота, и тут до меня стало доходить: озарение, которое я
испытал и которое занимало сейчас всю мою душу, как аромат распустившегося удивительного