Мы уже тогда были очень разными. Мечтательный Джанни так и остался вечным ребенком, а я, с моей непоседливостью и манией что-то конструировать и переделывать, самоутверждался изо всех сил и стремился как можно скорее занять место за столом взрослых людей.
У нас обоих было прекрасное детство под крылом у родителей, которые очень много работали, но реализовали себя в этой жизни. Мы жили в достатке, однако сознавали, что имеем гораздо больше необходимого, и в нас воспитывали чувство справедливости: если видишь, что у кого-то нет тех благ, которыми пользуешься ты, возьми и поделись. Отец своими руками рвал договоры на оплату кухонной техники в рассрочку, а мама дарила подвенечные платья девочкам, чьи родители не могли оплатить наряд.
Папа нашел свое место в мире и нашел его в работе. Он был великий труженик и, я думаю, испытывал немалую гордость оттого, что мог обеспечить семью всем самым лучшим.
Мы самые первые в городе обзавелись телефоном. Когда в доме, как и все мы, родилась Донателла, нам дали задание обойти всех родственников и друзей, у которых телефонов еще не было, и оповестить их. Несмотря на успешность и достигнутое материальное благополучие, отцу абсолютно не были знакомы ни спесь, ни высокомерие.
Он никогда не участвовал в торжественных мероприятиях, а за успехами детей скромно наблюдал издалека. Со мной у него были прямые и искренние взаимоотношения, а вот с Джанни всегда чувствовалось какое-то подспудное напряжение. В одном из интервью американской газете мой брат сказал: «Отца я обожал, но в то же время его побаивался».
Однажды, беседуя в 1990-е годы с журналистом «Стампы», он рассказал об эпизоде, произошедшем в 1979 году, через год после смерти мамы. Мы оба находились в нашем доме в Реджо-Калабрии, приближалось время обеда, как вдруг отец куда-то исчез. Мы не знали, куда он мог пойти, и обошли все кругом, но его никто не видел. Тогда нас осенило: кладбище! Мы бегом бросились на холм, где располагалось кладбище, и нашли его сидящим на скамейке возле маминой могилы: живое воплощение одиночества. «Я обнял его, словно вновь обрел после разлуки», – рассказывал Джанни. Это «обретение вновь» имело тогда двойное значение. Мы нашли, куда внезапно пропал отец, а они с Джанни обрели друг друга, их объединила боль общей утраты.
В прошлом году мы купили Виллу Фонтанелле в Мольтразио, на озере Комо. В 1980 году ее привели в порядок, и с тех пор проводить Рождество в Мольтразио стало семейной традицией.
Когда отец впервые приехал на виллу, Джанни показал ему его комнату, самую красивую в доме. Папа тут же попросил поменять ее на более скромную. Это оказалось делом нелегким: Вилла Фонтанелле была самой роскошной из всех, которые брался украшать Джанни. Но Антонино Версаче не любил роскоши и, возможно, сам не понимал почему. Мы с Джанни и Донателлой, наоборот, очень радовались красоте и роскоши жилища. Может быть, отца именно это богатство и раздражало.
Он был человеком немногословным, но прозорливым и хорошо знал человеческую душу. Особенно хорошо он понимал динамику отношений между детьми. Как-то на Рождество, когда все собрались в Мольтразио, Джанни и Донателла обратились к нему за советом в каком-то вопросе: «Папа, а что ты думаешь по этому поводу?» И он сразу ответил: «Спросите у Санто, теперь он ваш папа».
Это было почти благословение на руководящую роль в нашем терцете.
4
Отношения между братьями не строятся по точным правилам. Их развитие скорее повинуется волнам жизни: то сближение, то отдаление, то единение, то расхождение. То полный штиль, то волнение. Кто-то падает за борт, кто-то его вытаскивает за волосы. Мы то швартуемся в порту, ловко лавируя между судами, то удираем от акул. Если говорить о том, что в моей жизни было необычайным, особенным, то больше всего на свете меня увлекала такая навигация. Я ловил попутный ветер для всей семьи. Родители научили меня жить, а Джанни, а потом и Донателла вдохновляли своими проектами, и я сохранял семейное наследие. Если читатель, открыв эту книгу, решит, что на ее страницах я стану нападать на брата или сестру, его ждет большое разочарование. Несмотря на возникавшее порой недопонимание и всякие одномоментные трудности, наша внутренняя связь всегда была глубокой и искренней, и такой осталась.
Пока Джанни и Донателла были маленькими, родители возложили на меня обязанность присматривать за ними. До пятнадцати лет Джанни рос худым и хрупким, однако подвижен был, как ртуть, очень свободолюбив и непокорен. Лет в пять или шесть он исчез из дома вместе с другим мальчишкой, и все чуть не сошли с ума, разыскивая их. Нашлись они на ступеньках Кафедрального собора, где мирно сидели, жуя хлебцы. Волосы приятеля были острижены по-новому: парикмахером был, конечно же, Джанни.