Я всегда полагался на рекомендации музыкантов, которых уважал и которые когда-то играли со мной. Они знали, что мне надо и чего я жду от своих оркестрантов.
В ту сессию у нас пела Ангела Бофилл, она заменяла Рэнди Холла, который совместно с Робертом Ирвингом написал титульную песню «The Man with the Horn» и пару других мелодий. Сам я написал для этого альбома три темы в честь своих знакомых женщин: «Aida», «Ursula» и «Back Seat Betty», последняя в честь Бетти Мейбри. То чувство, которое я вложил в эти темы, говорит само за себя. Остальные песни тоже мои. Когда дело сдвинулось с места, я взял назад свои слова и пригласил Тео Масеро, – кажется, это он привел ко мне Барри Финнерти и Сэмми Фигероа, Барри гитарист, а Сэмми перкуссионист. Я о них до этого ничего не знал, правда, слышал Сэмми в альбоме Чака Хана – которого я очень люблю – и мне понравилось. Так что Тео ему позвонил. Помню, когда Сэмми в первый раз пришел в студию, он подошел ко мне и стал со мной разговаривать. Я ему тогда сказал: «Ты играй, не разговаривай». А он за свое – ему необходимо настроить барабаны. Я ему говорю, чтобы он начинал играть. Он мне: «Но, Майлс, мои барабаны звучат ужасно, они неправильно настроены, я не собираюсь так играть». Тогда я ему говорю:
«Слушай, мерзавец, давай играй!» Он стал играть, и я его нанял.
Мой амбушюр был не на высоте, я слишком долго не играл, поэтому я начал использовать педаль «уа-уа». Однажды кто-то спрятал ее – кажется, это был Сэмми: он все время пытался заставить меня играть без нее. Сначала я бесился, но через некоторое время стал нормально обходиться без педали.
Я играл с этой группой, и музыка постепенно возвращалась в мою жизнь. Когда я сидел без дела, у меня в голове не было никаких мелодий, я не позволял себе думать о музыке. Но, поработав в студии с этими ребятами, я снова стал слышать музыку, и это было очень приятно. К тому же стало ясно, что, хоть я и не притрагивался к трубе почти пять лет, навыка я не потерял. Я все еще владел инструментом, все осталось при мне – все то, чему я научился за долгие годы; труба, подход к ней – все это было у меня в крови. Восстанавливать пришлось только мою технику, мой амбушюр – до прежнего уровня.
Закончив запись с Винсентом и его друзьями, я понял, что в свой рабочий оркестр возьму только Винсента, Билла Эванса и Бобби Ирвинга. Прослушав то, что мы сделали, я решил, что для целого альбома нам нужно найти что-то еще, какую-то другую музыкальную форму. Хоть мы и провели в студии уйму времени, в альбоме были использованы только две записанные песни. Не потому, что музыканты были неважные, – музыканты у меня были хорошие. Просто мне было нужно от них другое, то, что удовлетворило бы именно меня. В общем, я пригласил ударника Эла Фостера, а Билл Эванс привел к нам Маркуса Миллера. И еще я оставил у себя Сэмми Фигероа и Барри Финнерти, а также Билла Эванса, и мы начали репетировать у меня дома.
Репетиции шли отлично, все играли, как я хотел, кроме Барри Финнерти на последнем треке для альбома. Однажды вечером мы были у меня дома и репетировали. Барри стал играть на гитаре какое-то дерьмо, мне не понравилось, я попросил его прекратить, а он продолжал свое. Когда это повторилось несколько раз, я ему предложил выйти на улицу и сыграть там все, что ему хочется, но только для себя, а вернувшись, играть, как мне надо. Знаешь, Барри очень хороший музыкант, но он очень самоуверенный парень и не любит, когда ему указывают, что играть. Через какое-то время он вернулся, мы начали все сначала, а он опять все так же играет, пришлось ему говорить, чтобы он вообще не играл. Я пошел на кухню, взял бутылку «Хайнекена» и вылил ему на голову. Он стал орать, что его могло током убить, он ведь на электрогитаре играет. Ну, я ему просто говорю: «Да пошел ты… Я сказал тебе, гаду, не играть аккорд, и я именно это и имел в виду – не играть, а если уж тебе так приспичило, то играй на улице где-нибудь подальше». Тут он перепугался. На следующий день мы поехали в студию и на гитаре у меня играл Майк Стерн. Мне кажется, его привел саксофонист Билл Эванс. Он был вторым гитаристом в «Man with the Horn», и я оставил его у себя в рабочем оркестре.
Мне нравилось то, что у нас получалось, но я чувствовал, что мне нужен другой перкуссионист.
Поэтому на место Сэмми я пригласил Мино Синелу, перкуссиониста с Мартиники. Мино вел себя как примадонна – он был светлокожий, с курчавыми волосами, воображал, что пользуется успехом у женщин. Но мне нравилось, как он играл, так что пришлось смириться с его дурацким поведением. Я познакомился с Мино в одном нью-йоркском клубе, где я часто бывал, —«Майкелз». Хозяевами там были Майк и Пэт Майкелз (Майк – чернокожий, а Пэт – приятная, похожая на лисичку итальянка; барменом у них много лет был брат Джеймса Болдуина Дэвид). Этот клуб находится на пересечении Коламбус-авеню и 97-й улицы, там всегда играют хорошую музыку, особенно по выходным. В «Майкелз» исполнялась любая музыка. Помню, один вечер я сидел там и не играл, вдруг вошел Стиви Уандер и до самого утра играл с Хью Масакелой. Слай Стоун тоже заходил туда, когда бывал в Нью-Йорке, и играл с Хыо. Я в первый раз услышал Мино в «Майкелз» в мае 1981 года, когда он играл в группе Civily Jordon and Folk. Там же я впервые услышал гитариста Корнелла Дюпре, который работал со мной над пластинкой «Get Up With It», посвященной Дюку Эллингтону. Я услышал его в «Майкелз» в очень хорошей группе «Стафф». В общем, когда Мино пришел в наш оркестр, все встало на свои места. Я уже видел, что из нас может получиться прекрасная группа.
Билл Эванс, мой бывший пианист, умер летом 1980 года. Мне было его очень жаль, он в последнее время стал наркоманом, думаю, из-за этого и умер. За год до его смерти умер Чарльз Мингус, так что многие мои друзья уходили. Иногда казалось, что из старых времен нас и осталось-то всего ничего. Но я старался не думать о прошлом, мне кажется, что для того, чтобы оставаться молодым, нужно забыть о нем.