Как Владислав, он уважаем,
Но как Владимир, он любим!
Кто службой и умом и нравом
Вдали у трона не забыт,
Его чтут люди Владиславом,
Но царь Владимиром почтит!
Но почесть лишь важна пред светом,
Наш именинник не об этом
Патрона молит своего:
Чтоб в день Владимира, в день Ангела его,
По всей России весть промчалась,
Что уж врага ни одного
На русской почве не осталось!..
(А в заключение всего)
Трудясь в больнице, как в траншее,
В награду ваш портрет хочу у вас просить,
Чтобы в петлице иль на шее
Мне первой степени Владимира носить!
9-го июня. Утром была разбужена приходом солдата, который пришел, чтобы сказать, что в ночь привезли ко мне раненых двадцать одного человека. Я поторопилась туда. Прежде всего освежила воздух ждановской жидкостью, потом всех расспросила: эти ранены во время блистательного дела с нашей стороны 6-го июня. Опасных только двое, стало бьпъ, мы кончили скоро. По просьбе доктора, я пошла с ним в дом губернского правления, где до трехсот больных! Бьпъ там один раз — довольно, чтобы никогда не забыть этих ужасов! Двух рядом не найдешь, чтобы не были без руки или без ноги, у двух оторваны челюсти, а у одного половина лица! Мой доктор делал несколько ампутаций и после сам перевязывал, а я ему помогала. Между последними был француз, у которого отрезали ногу. Видя в нем страдальца-человека, я точно так же и за ним ухаживала. В первом часу пришла домой очень усталая, напилась кофе и должна была, по просьбе хозяйки, ехать с нею к жиду смотреть привезенные вещи. Поехала и соблазнилась: купила семь рубашек полотняных, очень тонких, с шитыми воротами, и платила по три рубля за штуку. Это очень дешево! Еще купила некоторые вещи, и все очень сходно. Вечером ходила ко всем моим больным. Брошевской, благодаря Господа, лучше. Но бедный Емельянов, о котором я писала выше, кажется, не жилец. Он, голубчик, дал мне свои денежки спрятать, 2 р. 68 коп., с тем, чтобы, в случае смерти, переслать его жене. Я обещала, и он стал покойнее.
Утром он сподобился принятия Св. Тайн.
10-го июня. Утром посылала узнать об Емельянове, он жив, благодаря Бога. К себе в больницу призывала священника и одного больного приобщила. Он вчера ко мне прибыл, ранен и очень слаб. Во время служения помолилась хорошо Богу, а утром, признаюсь, не имею времени молиться, как привыкла, только не забываю прочитывать псалмы, равно и вечером. Тогда я читаю еще Евангелие. Сегодня опять отправила в транспорт двадцать человек, и только одному дала рубашку, а прочие ведь не лечились у меня, а только делали дневку. Чаем, разумеется, я их поила. После моего кофе написала к маменьке, к Николаю Ивановичу и к Ге-дерштерну (цензор). Здесь Зверев содержит театр и получил по какому-то недоразумению список пиес, которые не могут быть представлены на сцене без вторичного полного цензирования, и их означено до трехсот. Какие же между прочим? «Хороша и дурна», «Заколдованный Принц», «Ворона в павлиньих перьях» и пр., одним словом, пиесы, двадцать лет игранные, и новые, постоянно играемые. Я от себя написала письмо, приложила список и прошу г. Гедерштерна подписать его и прислать. Мне бы следовало также писать к Нордтвему, но я забыла, как его зовут, и прошу тебя, если будешь в городе, сходи и попроси от меня разрешить это дело без пересылки трехсот старых пиес, которых никогда и читать никто из них не станет. Должна кончить. Сейчас Зверев приедет за письмами, а мне пора к своим братьям давать лекарство. Про-ЩДЙ, родной мой! Чувствую, что ты и друзья мои молитесь за меня, грешную, иначе я слишком недостойна, чтобы получать такие милости от Господа Иисуса Христа! И если я до отъезда все выдержу, как теперь, то всей жизни мало будет, чтобы достойно возблагодарить моего Создателя! Да сохранит и помилует вас всех Господь и Его Пречистая Матерь!
Ваша душой и телом. Твоя П. Орлова. Мишелю и всем родным и друзьям мой поклон. Надеюсь, что Аг-рафена Тимофеевна приехала. Ее и Катю целую, детей благословляю.
10-го июня. Здравствуй, мой родной! Хоть минуточку побеседую с тобою. Очень устала. Огправя к тебе письмо во втором часу, твое получила в два, когда хозяин возле 10–12. Дети бледные, худые, оборванные, некоторые даже без рубашек. Я спросила, что за несчастные малютки, и он отвечал: «Именно, барыня, несчастные! Здесь малолетнее отделение Приказа общественного призрения. Месяц назад как у них умерла от холеры старушка, которая одна и берегла их. В настоящее время об них некому позаботиться. Я приношу им со стола корки, оставшиеся в богадельне, а здесь, на дворе, одна добрая женщина размачивает их в горячей воде и кормит малюток».