Спаси и помилуй нас, Господи!
24-го июня. Вот и неделя прошла, а я почти ее не видела и так мало к тебе написала! И теперь пишу в четыре часа и сама понесу на почту. Владислав Макс, мне говорил, что принимают до восьми часов вечера, а утром не успела все окончить. После бани думала хорошо уснуть и не могла. У моего хозяина сын, мальчик лет десяти, заболел сильной холерой, и всю ночь с ним возились и доктора и родные, а так как он лежит рядом с моей комнатой, то и мне не дали спать. Вследствие этого я проспала до восьми часов и, встав, должна была сама расчесать себе волосы, смазать, что всегда продолжается довольно долго.
В моей русской больнице, благодаря Бога, все благополучно. Во французскую же вчера переведена сердобольная, которая говорит по-французски и которой вечером я все показала и рассказала. Итак, я решилась утром не выходить, а посвятить его исключительно письмам. Так и сделала, написала с твоим шесть. Ожидала получить от тебя, как всегда бьшает по пятницам, но хозяин по болезни сына не ходил в должность, а Владислав Макс, ни с кем не присылал: верно, не было. Мой доктор из больницы заходил узнать о здоровье, сказал, что я хорошо сделала, что отдохнула. Это так, а мне как-то неловко! Сейчас сама и понесу письма, оттуда зайду в собор помолиться и опять примусь за свое дело. Расцелуй за меня всех твоих домашних и всех моих друзей и знакомых. Да сохранит вас Бог! и да пошлет радость свидания с вами нежно любящей вас сестре и другу.
У меня в отделении два француза, которые просили дать им бумаги и карандашей. Они умеют рисовать и, в доказательство, подарили мне прилагаемые картинки. Посмотрю, как они нарисуют на больших листах. Некоторые рисовали очень порядочно. Один нарисовал не портрет, а мое изображение, как я, стоя у окна, наливала капли, что иногда продолжалось очень долго. Я послала это изображение Н И. Гречу; он отделал в рамку и повесил у себя в кабинете. После его смерти картинка возвратилась ко мне.
Итак, помолясь усердно Богу, я возвратилась и нашла е доктора в больнице. Кончив наши перевязки, пошла в губернское правление, и там все французы очень мне обрадовались. Говорили, что, верно, от вчерашнего испуга я была нездорова, и боялись, что я совсем их оставила. Но, кажется, мне и придется это сделать. Начальница сердобольных, г-жа Распопова, не очень меня жалует, потому что Владислав Максимович оказывает мне внимание и доверенность, а она с ним не в ладу. Сегодня вечером, приехав в губернское правление, она сказала мне, что поручает всех французов одной сердобольной, которая говорит по-французски, и дает ей помощницу и что мне более здесь беспокойства не будет. На это я отвечала, что не имею здесь больших трудов и буду ходить, когда мне вздумается. Мне и самой хочется просить главного доктора, чтобы он дал мне больше больных, а то мне дома делать нечего. Назначенные десять человек в транспорт не пошли, и у меня все-таки двадцать человек, но, благодаря Бога, все они поправляются, и я, бывая у них раза три или четыре в день, не нахожу никакого занятия. А мне всегда совестно быть без дела, а тем более теперь, после ваших писем, где так много придают цены моим ничтожным заслугам. Но продолжаю: окончив все дела в больнице, мой доктор должен был идти в главный госпиталь за инструментами.
25-го июня. Утром была в больницах не долго. Когда заблаговестили к обедне, и я пожелала помолиться за упокой души нашего незабвенного царя. Пришла уже к Херувимской, стала совершенно в уголке, так что никто меня не видал, и молилась с благодатными слезами. По выходе из церкви ко мне подошел губернатор Браилко и просил завтра к ним обедать. Потом вышел Адлерберг во время нашего разговора и тоже подошел ко мне и расспрашивал о моих больницах, говоря: «Я слышал, что вы взяли другой дом; берегитесь, чтобы не слишком изнурять себя!» Потом расспрашивал о ходе дел в больницах. Я отвечала, что все хорошо. Иначе что я могу отвечать?
26-го июня, половина второго пополудни. Вообрази, вчера так устала и так захотела спать, что не могла продолжать письма. Итак, вчера, возвратясь из церкви, напилась кофе и поехала с хозяином в палату к Владиславу Максимовичу, чтобы взять у него сто порошков хины от лихорадки, в аптеке гадкие. С ним много рассуждала по поводу твоего письма и решила тем, что всех переучить нельзя. Офицеры народ молодой, а Симферополь набит военными. Театр три раза в неделю бывает и всегда полнехонек. Полицеймейстер замечает, что в те дни, когда театр, в городе тихо, а в другие непременно в трактирах истории. Здесь, так же как и везде, есть люди, которые считают грехом быть в театре в настоящее время, и это: семейство Княжевича, Адлерберга и немного других. Конечно, они говорят, что если бы я сыграла, то все бы поехали за самую дорогую цену. Но успокойся, я слишком далека от этого!