Сохрани и помилуй Вас Господи! Ах, как тяжело, что в настоящее время меня нет с новыми страдальцами 5-го августа!.. Если Антонин Дмитриевич с Вами, и ему прошу передать мой душевный привет. Простите, добрейший, незабвенный Владислав Максимович, что так поздно посылаю Вам поздравление с днем рождения и сердечное желание всего прекрасного! Мои пустые занятия отнимают у меня время для письма, но не мешают мне молиться о Вас и очень часто думать. Мне так много хочется передать Вам, и я не знаю, с чего начать?..
Прежде опишу радости сердечные. День Вашего рождения я проводила в Вашем семействе! Нужно ли к этому прибавлять, как я была счастлива и как гордилась этой честью! Подобный день никогда не выйдет из моей памяти.
Еще радость: наш ангел-царь зачислил мне прежнюю службу и приказал написать в бумаге: «Во внимание к таланту Вашему и в особенности к заслугам, оказанным Вами хождением за ранеными в Крыму». И теперь вместо 15-ти лет мне остается служить 3*/2 года; а там, может быть, Бог поможет осуществить мои надежды, побывать в Иерусалиме и потом заехать отдохнуть в очаровательное Мариино… Приятная, усладительная мечта!
Еще радость: моя сестра, о которой я вам говорила, жена покойного Шуберта, вышла снова замуж за статского советника Яновского; мы помирились и живем душа в душу.
Еще… не скажу радость, но вещь приятная, потому что необходимая. Я сделала прекрасный бенефис, и это дало мне возможность пожертвовать в пользу раненых триста рублей серебром и сделать некоторые другие распоряжения…
А как мне описать мою радость духовную по церкви в городе Кромах, где и Вы участвуете, мои благодетели, и добрейшая Елизавета Ивановна, которой прошу передать мое нижайшее и душевное почтение! Милосердный Господь избрал меня, ничтожную, орудием для окончания великого дела! И в будущем июле я надеюсь сама быть на освящении храма! После стольких милостей я чувствую, что всей жизни моей недостанет достойно возблагодарить Бога! Когда я все это описывала А. И. Казначееву, то он справедливо заметил из моего письма, что я задыхаюсь от радости! И точно: я так счастлива, довольна и спокойна, что, если б Господь послал мне какое-нибудь несчастие, я должна принять его с радостью, как испытание, и равно благодарить за все моего Создателя!
Теперь я должна просить у Вас прощения за дядюшку-болтушку (Н. И. Греча). Вы знаете мою с ним дружескую переписку? Когда я получила от Вас милостивый диплом, который был, есть и будет для меня лучшей наградой, я тотчас передала ему все слово в слово… а он предательски изменил мне: показывал многим за границей мои письма и нарисованный французским сержантом на клочке бумаги мой портрет, разумеется, нисколько не похожий, в костюме сестры милосердия. Вы, вероятно, изволили читать, какая из этого вышла статья? Да еще, на беду, он познакомился в Берлине с семейством доктора Реймона, который был со мною в госпитале, и от них слышал несколько хороших отзывов, полученных от сына, и я была предана со всех сторон!.. Не скажу, чтоб подобные отзывы были мне неприятны, но я не желала бы ими возбуждать зависти и ненависти некоторых людей. Притом, никогда бы я не посмела так гласно высказать то дружеское расположение, которым Вы меня удостаиваете; оно хранится в душе моей, как святыня, а люди только слышали от меня, что Вы мой благодетель и что моим душевным спокойствием, здоровьем и даже помощью, оказываемою мною больным, я обязана Вашему покровительству! И Вы припомните, что делали для меня, и согласитесь, что я говорю сущую правду! Но дело сделано, поправить его нельзя, и я еще раз прошу простить и тетушку-болтушку (т. е. меня).
Если Господь поможет — мир заключат, к Вам лично приедет просить прощения вечно благодарная Вам и всей душой преданная
П. Орлова.
Когда вышли памятные записки о Крым-жой кампании, мне А. Н. Фролов (служащий при дворе) посоветовал прислать и мои, сказав, что их напечатают прибавлением во 2-м издании, но я за службой опоздала послать вовремя, а 2-го издания и не было. Возвратясь в Петербург, я была окружена любовью и завистью. Одни говорили, что я только хотела отличиться, другие — чтобы иметь право просить о зачислении прежней службы, а некоторые относили мой отъезд к сердечным делам. Так, вскоре по моем приезде, брат мой сидел в Павловске, слушая музыку; к нему подсел старик Подобедов (две его дочери были актрисы) и, видев проходившего господина, спросил брата: «Знаете вы этого человека, Николай Иванович?» — «Нет». — «Это Крылов, он недавно возвратился из Крыма». — «Об этом читал». — «А вы слышали, что Орлова ездила туда же?» — «Слышал». — «Это она для него ездила». Брат улыбнулся и ничего не сказал, боясь огорчить старика. Зато в этот же вечер брат рассказал эту нелепость И. И. Сосницкому, и тот побранил Подобедова и сказал, чтобы он не верил театральным сплетням. А я еще с малолетства знала, как люди любят лгать и клеветать, и всегда была равнодушна к подобным выдумкам. Тем более в это время, когда по приезде я поехала благодарить гр. В. Ф. Адлерберга за отпуск, я услыхала от него лестный привет от ангела-государя. В. Ф. мне сказал, что, когда государь узнал от кн. Барятинского о моем поступке, он обратился к Адлербергу и спросил: «А вы не знали, куда она уезжает?» — «Знал, ваше величество, но она просила никому не говорить и ездила под дворянской фамилией мужа своего». Государь прослезился и спросил: «Чем же мне благодарить ее?» Тут я остановила графа и просила ради Бога не обижать меня подарком и что одно милостивое внимание его величества вознаграждает меня свыше заслуг.