Много было в то время смешного, о чем я после узнала.
Восторженный Федор Кондратьевич начал придумывать, как лучше принять и угостить дорогих гостей или, вернее сказать, «гостью», потому что подобные идеалисты смотрят на артисток как на божество. Мы приехали к вечеру и пошли ко всенощной в собор. Тут, конечно, обратили общее на себя внимание; а Федор Кондратьевич тотчас же после всенощной прислал просить нас — как хороший знакомый Мосягиных и как городской голова — кушать к себе на другой день. И как говорили после — много было спора, кого из конторщиков послать с приглашением. Так что выбор пал по жребию на Василия Федоровича Савина.
В день праздника прислана была от него большая коляска; мы отправились, но я все считала себя в хвосте. Еще на подъезде встретила нас небольшая худенькая фигурка с умным и приятным лицом. Это был сам «Царь Осташкова», как его все называли. В зале нас встретило его семейство, две сестры, племянница и кавалеры. Завязался общий разговор, а Федор Кондратьевич, не садясь, только подбегал к нам. И мне как светской даме сделал вопрос: «Не угодно ли вам папирос?» А я со своей обыкновенной откровенностью сделала гримасу и сказала: «Я не курю и не люблю, когда женщина курит». Это, должно быть, ему понравилось. Затем, о чем-то рассказывая, Мосягина упомянула, что я была в Крыму. Федор Конд-ратьевич подскочил и спросил: «Что вы там делали?» Я спокойно отвечала: «Ходила за ранеными солдатами». Тут он пришел в восторг и сказал: «До сих, пор я думал, что сделал что-нибудь доброе, а теперь'вижу, что ничего, когда женщина добровольно решается на такой поступок». Он всегда в семействе держал себя особняком, не любил женской компании, и даже родные, любя и уважая его, как-то не привыкли говорить с ним просто и откровенно. Верно, поэтому моя простая бесхитростная речь так ему понравилась, что мы тут же сделались друзьями.
Вскоре приехал преосвященный Филофей. Федор Кондратьевич как городской голова просил его к себе обедать, и тут я много помогла ему советом и устройством его. Обедали мы в саду. Владыка пожелал войти в оранжерею: принесли ключ, отворили — и там — одни только сухие сучья. Зато через три года, когда я уже как хозяйка принимала владыку в этом же самом саду, то он нашел в одной оранжерее виноград, а в другой — персики и цветы. Еше до приезда владыки я познакомилась с игуменьей Агнией, которую полюбила душой, смею сказать, что и она меня также, что и сохранилось до конца ее жизни в 1886 году.
Когда владыка служил в Знаменском монастыре, то также отличил меня своим вниманием. После обеда мы ходили по крыше маленькой церкви Тихвинской Божией Матери, и владыка со страхом смотрел и говорил матушке, что при такой тесноте келий очень надо бояться пожара, и удивлялся, почему монастырь выстроен треугольником и для чего матушка не просит уделить ей одну четвертую. Она отвечала, что не только она, но даже игуменья Мария Игнатьевна хлопотала об этом, но безуспешно: город земли не отдавал. Я приняла это к сведению и на другой же день, гуляя с Федором Кондратьевичем по саду, стала просить его об этой земле. Он отговаривался нежеланием купечества, но я, уже узнав, какую власть он имеет над городом, сказала ему откровенно: «Федор Кон-дратьевич, только неделя, как я здесь, и мы с вами так подружились, что я думаю, людям странно смотреть на наше сближение, а чтобы узнать, угодно ли оно Богу, вот мои условия: выхлопочите у города нужную часть для монастыря, и, если в этом успеете, то, значит, Господь благословляет нашу дружбу». И ко дню моего рождения 6-го октября с поздравлением получаю известие, что матушке городом отдана земля.
Мы постоянно переписывались; я исполняла его поручения, как напр., вдова доктора Нечаева жила с детьми в большой бедности на Охте, он через меня помогал ей, и мне Бог помог устроить ее дочь в институт. Еще в Осташкове был пожар в доме купца Лебедева. Многое сгорело, и он успел уже обгоревшие ассигнации схватить из пламени и вынести их. Деньги осмотрели в Казначействе и решили, что переменить никак нельзя, потому что номера обгорели. Я попросила прислать мне эти деньги и, объяснив все Александру Максимовичу Княжевичу (он был министр финансов), попросила переменить, и мне выдали 200 рублей. И много было маленьких одолжений, которые мы старались делать друг для друга. В 1861-м году я снова была в Осташкове, опять по желанию и совету владыки Филофея, который просил меня быть сопутницей старушке Анне Матвеевне Брянской, которой он также посоветовал ехать к Угоднику Нилу на праздник. Я была свободна, и мне доставило это только одно удовольствие. В этом же году, в сентябре месяце, Федор Кондратьевич приезжал в Петербург и, зная, что я не хочу жить в Петербурге, а желаю переехать на ро Дину, в Москву, все упрашивал меня переехать лучше в Осташков и помогать ему во всем. Я, смеясь, спрашивала его: «Да под каким же видом будет мое вмешательство в ваши дела?» Одним словом, мы шутили, и приятное знакомство наше продолжалось как истинная дружба между двумя честными и человеколюбивыми людьми. А между тем его племянники и, конечно, многие знакомые подсмеивались над его увлечением (ему был 44-й год, а мне 45), забывая, что у меня еще жив муж, и не зная, что цель моей поздки — молитва.