Я была одета в белое платье из легкого муара и в белом чепце. Шафер был один, но и тот не понадобился: венцы были надеты. Я выписала из Москвы новые, не такие разваленные, как обыкновенно бывают, а фасоном похожи на шапку Мономаха. Я оставила их в церкви. Мне Бог так помог все устроить, что Ф. К. всегда с удовольствием вспоминал этот день и благодарил меня. Перед глазами только св. иконы, ни одного зрителя, а сзади, кроме своих 4 Х12 человека, стояли бросившие работу несколько крестьян; они в убытке не остались, им дали денег. От венца мы отправились к священнику; прежде обеда написали письма к своим братьям; не знаю, как принял это известие его брат? Думаю, что поморщился, потому что сам имел на меня виды и ранее высказывал это полушутя, полусерьезно. Дети его также желали этого; Ирина Ив. даже приезжала, вскоре после смерти моего первого мужа, выпытать, пойду ли я во 2-й раз замуж? А Володя, которому было 12 лет, однажды, когда его отец шутя сказал, что женится на Александре Николаевне Мосягиной, весь покраснел, глазенки наполнились слезами, стукнул по столу своим маленьким кулачонком и закричал: «Не хочу, папа! женитесь на Прасковье Ивановне». А мой брат, который за что-то сердился на меня по наговору жены, когда прочитал письмо, то сказал, а тут были посторонние люди: «Какой несчастный Царь принял ее в семейство!» А этот Царь, верно, хорошо меня понял, что после 27 лет жизни, — конечно, не без тучек и волнений, — оценил меня и оставил мне величайшее утешение в жизни — Дом милосердия, а Бог помог мне устроить церковь, и в настоящее время жизнь моя — светлая, спокойная и отрадная.