Пообедав и выпив шампанского, мы расстались: он поехал с племянником в Тверь к губернатору (тогда был Багратион), а я со своими в Ивер. Дело было перед вечерней; я переоделась в простое шерстяное платье, пришла в собор и стала на своем обычном месте, против Царицы Небесной. А в это время была уже в церкви Юлия Николаевна Вараксина; она слышала от свечника о. Николая, что я поехала венчаться. Увидав меня, она обратилась к о. Николаю и сказала: «Что это вы, батюшка, выдумали!.. Вот Прасковья Ивановна». — «Вижу и не понимаю, что это значит, а знаю, что она поехала венчаться с Ф. К. Савиным». После вечерни я обернулась, увидала Юл. Ник. и подошла к ней. (Я познакомилась с ней в 60 году, когда в 1-й раз приезжала к Угоднику.) Вижу, что она с недоумением смотрит на меня; я поспешила выяснить дело и сказала: «Прошу благосклонно принять меня в свое общество: я жена Ф. К. Савина». Мы посмеялись этой мистификации. 28-го назначено было рано утром соединиться в Валдае. К сожалению, почтовые лошади опоздали за нами приехать, и тем расстроились некоторые планы Ф. К. Нас вместо обеденного времени довольно поздно встретили все родные, приехавшие на пароходе в Бухвостово (имение Толстых). По озеру нас встречали ружейными выстрелами, и уже в 9-м часу мы подъехали к нашей пристани.
Еще на пароходе я выразила Марье Кондр. мое желание, чтобы сейчас по приезде пригласить священника и отслужить молебен. Сказано — сделано. Еще в церкви Воскресения Христова священники кончали всенощную (это был канун 29-го августа), а духовник Ф. К. о. Николай с дьяконом и певчими уже явились. Во время молебна окна были открыты и много народа стояло перед домом. Многие вспоминали, что в 1818 году 28 августа скончалась матушка Ф. К. Ирина Абрамовна, и говорили: «Дай Бог, чтобы и Пр. Ив. была такая же добрая». Не знаю, что скажут после моей смерти, но я всегда старалась быть полезной людям и доказала это в 1868 году, после пожара.
Не буду говорить о балах и театрах… нет, не могу пропустить смешного эпизода… Был спектакль для наших рабочих, играли, между прочим, какую-то маленькую пиесу, где старуха, зазвав к себе мельника, колдуна, угощает его: поставила на стол пирог и пошла за водкой; возвращается — пирог исчез. «С нами Крестная сила, где же это пирог-то?»— «Буйный ветер унес», — отвечает колдун. «Врет, бабушка, врет, — раздался сверху громкий голос, — он пирог за пазуху положил». Меня это очень рассмешило: в императорских театрах такие оказии не случаются, но здесь, впоследствии, я сама творила нечто подобное.
Театр был отдан в полное мое заведование. Я назначала репертуар, ставила пиесы, учила всех и могу смело сказать, что делала чудеса, вырабатывая из рыбаков, кузнецов и сапожников — Чацких, Хлестаковых и пр.; а графинь и княгинь выделывала из бедных женщин, занимающихся дома всеми простыми работами. Но надо сказать правду: между ними были самородки, как И. П. Нечкин, Ко-шелева, Фокина и еще немногие. У нас игрались лучшие пиесы: «Горе от ума», «Ревизор», «Гроза», «Материнское благословение» и мн. др. Даже давались оперетки: «10 невест», «Дочь полка», «Любовное зелье» и все прекрасные старинные водевили с пением: «Лев Гурьи Синичкин», «Хороша и Дурна» и проч. Музыки не было, и я все куплеты напевала дирижеру, а он переводил на весь оркестр, и все шло очень удовлетворительно. Надо отдать справедливость и дирижеру А. Ф. Елецкому. Он был рыбак; Ф. К. заметил в нем способность к музыке и пению, отправил его в Петербург учиться, и из него вышел хороший регент и дирижер. Бывало, на репетициях, уча их, я спрашиваю: «Да что же вы-то молчите?» — «Да мы вас заслушались». — «Спасибо, друзья мои, но моя песенка спета». И надо правду сказать: много я с ними мучилась и тяжела для меня была эта обязанность. Я оставила театр, чтобы после виденных мною смертей и страданий во время Крымской кампании не лицедействовать и жить в тишине и молитве, но попала в театральный омут. И что хуже всего: чтобы угодить мужу, я мучаюсь в театре чуть не до кровавого пота, а ему все не нравится. Он очень дурно слышал, а я учила их петь с выражением, а не кричать, учила с полным старанием и дома и в театре, но не могла же я передать им все свои способности, а он сердился, не понимая их успехов. Даже мне лично доставалось, когда он попросит меня спеть что-нибудь и не слышит тихих, нежных выражений и сердится, а я прежде пела хорошо. Наконец, слава Богу, я нашла возможность ему угождать: за границей, в Вене, мы купили фисгармонию, и Ф. К. каждый день после обеда приходил в мою спальню, выкуривал единственную трубку во весь день — Жукова и с удовольствием слушал, как я играла разные духовные пьесы Бортнянского и др.