Когда Map. Дмитр. была pousse[18] — директоршей, то, конечно, ей все поклонялись… при входе ее все бежали к ручке, снимали салоп, ставили кресло впереди сцены… и один перед другим — старались подслужиться. А я, еще маленькая, терпеть не могла лести и лицемерия… Бывало, девочки бегут к ручке, а я спрячусь за кого-нибудь, как будто меня нет. После, когда она увидит меня, непременно подзовет и скажет: «Что же вы, душенька! не подошли поздороваться со мной…» А я сделаю невинную рожицу и пролепечу, что не смела беспокоить… «Напрасно, вы знаете, что я вас люблю и всегда рада вас видеть». Поцелует меня в лоб, а ручки-то все-таки я у ней не поцелую. Грешница, каюсь! Хорошо я представляла Map. Дм. в вод<евиле> «Синичкин» в роли Сурмиловой. Хотя многие находили, что мое важничанье, а главное, умничанье в этой роли более напоминало Над. Вас. Репину, живущую с Верстовским и действительно очень завистливую и капризную! Бывало, во время представления «Синичкина» Верст, из себя выходит, видя, что я выделываю на сцене, чего и в роли нет, но что напоминает деяния Над. Вас, а сказать не смеет… потому что публика в восторге. Зато как-то другая актриса играла мою роль и вздумала делать то же, что и я, так Верст, просто запретил ей, сказав: «Прошу не дозволять себе то, что могла делать Орлова!» Итак, «умысел» Ф<еодора> Ф<еодоровича> насчет Синецкой не удался, а мы стяжали новую славу.
Наши школьные спектакли до того были хороши, что нас возили в Суханово сыновья П. М. Волконского: Гр<игорий> и Дм<итрий> Петр<овичи>. Они делали сюрприз своей тетушке, известной Зинаиде Волконской. Только это было уже через два-три года, тогда я уже играла роли молодых девушек.
Однако надо возвратиться снова к детству. Успех школьного театра так меня выдвинул, что все роли маленьких Русалок, Лелей, Полелей — все перешли ко мне. В опере «Илья-богатырь» я представляла какого-то божка Полеля. Первый мой вылет был из чаши. Это было так: несколько человек будто с большим трудом втаскивают на сцену огромную чашу, в виде рюмки, и я в нее вхожу, передвигая ножонки, и затем сижу, скорчившись, и держу горящий фитиль… разумеется, взглядываю наверх, в раек, и вижу, как дивится публика, видя человечка в чашке, да еще с огнем. Не знаю, из чего на сцене спор, только первый подходит не Илья-богатырь, а толстый актер Соколов, и едва хочет дотронуться до чаши, как я поджигаю приделанную на краю чаши ракету, она летит огненная, и все в ужасе отступают. Вылетаю из чаши, что-то разговариваю и, приподнявши ножки, как пишут амуров, — улетаю за кулисы. Это делается так: надевается мягкий корсет, шнуруется, а у него сзади прикреплено железное кольцо, за кольцо задевается крючок, у которого длинные черные проволоки, протянутые под самые падуги, т. е. вверх. Проволоки при вечернем освещении не бывают видны, и мы летаем, как по воздуху…
Ах, вспомнилось мне, сколько подобный корсет наделал греха и бед! Известно, что в конце 30-х или в начале 40-х годов появилась в Юрьевом монастыре у арх<иман-дрита> Фотия авантюристка и была названа Фотинией. А была она какая-то фигурантка из театра, и, кажется, Петербург<ского>. Она притворилась беснующейся… Сам арх<имандрит> отчитывал ее… а она показывала, что его святость исцеляет ее, — каждую неделю приобщалась. Потом жила близ монастыря и делала, что хотела. Собирала сомолитвенниц, одевала их и себя в платья и покрывала, похожие, как пишут одежду Б<ожией> Матери. К ним приходили и сомолитвенники, молодые монахи, и они взаперти пели, и… говорили, что они молятся… Много денег стоила эта Фотиния арх <имандриту >. Но гр<афиня> Ан<на> Ал<ексеевна> Орлова так страдала от его заблуждения, что отдавала ей половину своего состояния — только бы она перестала дурачить старика и уехала!.. Глупая или, вернее, вредная, хитрая женщина не умела воспользоваться добрым советом, а кончила тем, что после смерти Фотия вышла замуж за кучера и побоями была доведена до могилы: «За чем пойдешь — то и найдешь». Нельзя слишком обвинять и арх., сначала она затмила его рассудок святостию, что будто только он один мог избавлять ее от беса, потом придумала посредством театрального корсета вывешивать себя в церкс^ ном хоре, так что некоторые по вечерам видели ее висящей на воздухе. Еще проделка: она подкупила арх<имандрито-ва> келейника и тот часто уверял Фотия, что видел ее молящуюся и стоящую не на полу, а как будто приподнятую на воздух, как Мария Египетская. Перед смертью келейник признался в своем обмане и в соглашении с ней. Это было жестокое наказание Фотию за его грубое обращение с боголюбивой и Богом любимой гр. Ан<ной> Ал<ек-сеевной>, что доказала ее праведная кончина.