Я уже упоминала, что читать выучилась очень рано и хорошо, а писала очень дурно. Когда меня привели в училише — это было незадолго до экзамена, так что еще ни в один класс я не была назначена. Подходил Великий пост — время экзамена; и не только я, даже маменька, придя меня навестить, слышала, как старшие девицы упрашивали учителя словесности Калайдовича спросить у них на экзамене только то, что каждая выучила в эти последние дни, и он принужден был это делать, не желая их и себя компрометировать. Да и девицы-то были все старшие… талантливые. Маменька посмотрела, послушала и говорит: «Сохрани Бог! неужели и ты так же будешь учиться?» Вероятно, я обещала противное, и если отчасти сдержала слово, то благодаря только дивной памяти! Помню, что была не столько ленива, сколько рассеянна благодаря раннему развитию таланта и частым занятиям на сцене. А кстати, и все учителя меня очень любили. На первом экзамене, вначале, я не должна была участвовать и, разгуливая по комнатам, смеялась тщетным усилиям девиц «зимой идти в лес по малину», т. е. стараться в несколько дней поймать то, что упущено целые годы. Всех смешнее был класс священника! он был старичок, учил очень давно… почти никогда, никто прилежно у него не учился, но на это мало обращали внимания и его терпели. Слышу, как он бранит девиц: «Лентяйки! не хотели учиться, а теперь просите, чтобы спросить, которая что знает… где же мне упомнить?..» — «Да вы, батюшка, делайте как и прежде: ведите рукой и двумя пальцами и указывайте: которая знает, та и ответит на предложенный вопрос». Он, бывало, задаст вопрос и сделает из пальцев «козу рогатую… козу бодатую»… да так и ведет руку мимо девиц, которая знает, та и сделает движение вперед. Свящ. заметит, остановит руку и скажет: «Ну хоть вы ответьте» — и назовет по фамилии. Так всегда подобные проделки и совершались… Старшие девицы, увидя меня и уже зная мои способности и мою смелость, сказали батюшке: «Прикажите этой девочке что-нибудь выучить, у ней чудесная память, она сейчас приготовит, а у вас все-таки будет хоть одна маленькая отвечать». Он подозвал и спросил: «Можешь ли ты, малютка, выучить поскорей и несколько строчек?» — «Могу-с». — «Так вот тебе: выучи и приходи, я тебя послушаю». Не прошло 10 минут, как я явилась, ответила наизусть заданное и тем обрадовала доброго старичка священника. В давние времена, во время экзамена из закона Божия, никто из девиц не садился, а все стояли полукружием, меня поставили с краю. Священник провозгласил: «Во имя Отца и Сына и Св. Духа! начнемте… с кого бы начать?., да вот: большой человек», — указывая на меня, сказал батюшка. «Что есть Бог?..» — «Бог есть существо всех высочайшее, Которое всегда было, есть и будет…» — или что-то подобное. Отчеканив эти слова, я присела и ушла… вслед за мной, слышу, начальство расхохоталось, поняв приготовленный фокус, а надзирательницы встретили меня бранью, как я смела уйти?.. «Да что же мне там делать? я все сказала, что приказал батюшка, а больше я ничего не знаю». Сейчас припомнила, что и на этом экзамене я уже была ответчицей: учитель грамматики приказал мне выучить басню, а я и без того множество их знала и нарочно выбрала басню «Чиж и еж», она кончается словами: «Так я крушусь и жалею, что лиры Пиндара мне не дано в удел: я б Александра пел!» А я знала, что одного из начальников звали Александр Вас. Арсеньев, и слыхала, что он очень умный, хороший, но странный. Например, говорили, что он вздумал съездить в Париж вскоре после 12-го года и поехал… а ведь в те времена, кроме дурных дорог, еще ничего не было… Вот он подъехал к самому городу Парижу, вышел на несколько минут из коляски, постоял недолго подле забора, снова сел в экипаж и поехал обратно в Москву. Конечно, я еще тогда не знала этого, но он мне понравился, и, читая бойко и смело басню, при последних словах я обратилась к нему и так торжественно сказала:
«Я б Александра пел!», что все начали хвалить меня и приказали басню повторить. А Ал. Вас. с тех пор сделался моим другом и покровителем! Бывало, на следующих экзаменах, если что-то нетвердо знаю, стоило только, подойдя к столу, где сидит начальство, стать поближе к стороне Ал. Вас, и он, незаметно для других, закроет с одной стороны рот рукою и все подскажет, что нужно.
Впрочем, с первого же года поступления моего были перемены некоторых учителей: 1-й уволен учитель пения Наумов, и как мы, глупые, жалели его! Бывало, у него в классе не надо ничего учить — ни нот, ни правил. Не надо петь очень скучных сольфеджий… а мы все, м<ожет> б<ыть>, в числе 15–20 девочек, станем против него, а он со скрипкой… и надо прибавить, что он был очень некрасив, огромные нос и рот, и он так много его открывал, что страшно было смотреть; мы все смеялись, говоря, что он нас проглотит!.. Начинал и кончал он класс одними русскими песнями, и которая пела громче, та и лучше. Сам начнет «По улице мостовой!» или «За долами, за горами», кричит изо всех сил, сам себе аккомпанирует, а мы кто в лес, кто по дрова… и выходит такая гармония, что надзирательницы просят его перестать, боясь, что у нас жилы полопаются!.. Как же было не жалеть такого легкого и веселого учителя… но я скоро поняла пользу учиться у итальянца m-г Геркулани и была из первых учениц. 2-го переменили учителя словесности, и Ф. Ф. Кок < откину желая оказать помощь хорошему образованному чиновнику, но бедному человеку, дал ему кафедру словесности. И это был М<атвей> М<ихайло-вич> Карн<иолин>-Пинский. Меня он полюбил еще маленькую, как за мои хорошие способности, так и за талант, рано выказанный. И, несмотря на свои незначительные финансы, всегда старался чем-нибудь потешить, особенно к праздникам Светлого Воскр. и Рождества Христова. Принесет мне простую, круглую коробочку… я открою и… О, восторг!., там, в вате лежат стеклянные птички и барашки, наполненные духами. Или подарит грецкий орех, а в нем шелковый платочек! Но верх восторга был один раз… и как это живо сохраняется в памяти и какою благодарностию даже до сих пор наполняется сердце к виновнику доставленного удовольствия! В Великую субботу, когда мы уже пришли из церкви и занимались последней уборкой ящиков и готовили себе наряды: платья у нас были у всех одинаковые, а у кого новые сережки, у кого ленточки, у кого бархатец на шею. Мне ничего не надо было готовить, добрая мама все приготовит и принесет! Меня до того баловали, что, бывало, раздадут шить накроенное белье, — а маменька казенное возьмет, а мне принесет такое же количество потоньше и совсем готовое. И когда девицы сами шьют себе белье, я пошлю взять у какого-нибудь сироты воспитанника, которым некому сшить; или работаю за свою любимую Прасковью, которой бедные мальчики отдают шить белье за какую-нибудь услугу, например, написать поминание, письмецо и проч.