Все это я узнал много лет спустя. Воспоминаний о тех временах осталось немного, но все они очень ясные. Помню, как играю в прятки среди платьев в мамином ателье, а швеи, которые относились ко мне с большой нежностью, меня ищут. Память сохранила их взволнованные лица, когда они уходили от нас, — работы становилось все меньше, и маме приходилось постепенно увольнять одну за другой. Они часто навещали нас и дарили мне всякую мелочь, пока не исчезали окончательно с моего детского горизонта. Еще помню, как впервые увидел фашистов на площади Витторио Эмануэле: море черных рубашек и эмблем. Пение, крики, громкие аплодисменты. Наверно, это была демонстрация солидарности Муссолини после убийства Маттеотти[3]. Мать стояла рядом со мной у окна, но не помню, чтобы она разделяла всеобщий энтузиазм. Она вздыхала и качала головой — этот Муссолини разочаровал ее, главным образом потому, что ни о каком разрешении разводов он больше не заговаривал и даже произносил громкие слова о святости и целостности семьи и собирался помириться с Папой Римским. Я стоял на подоконнике и размахивал бумажным флажком, не предполагая, что прощаюсь с эпохой, которая уходит навсегда.
Вскоре мама узнала, что отец опять начал волочиться за женщинами. Ей стало известно о его новых романах, и она догадалась, что это только вершина айсберга. Всякий раз, когда отец приходил, между ними случались чудовищные ссоры, и он сократил свои визиты. В свое оправдание он говорил тете Лиде, что Алаида, к сожалению, сильно изменилась из-за болезней и операций, которые ей пришлось перенести… Ему стало трудно с ней… и это вполне понятно. Одним словом, он ее разлюбил, хотя продолжал испытывать к ней большую привязанность. Тетя на такие слова только и смогла ответить: «Пожалей ее, подумай о малыше».
Мать действительно ужасно страдала. Все вокруг неумолимо катилось под откос, она слабела, почва уходила у нее из-под ног. Наверно, над ней уже нависла тень смерти, и поэтому она бросилась к гадалкам и колдунам. Какие-то ужасные старухи жгли овечье сердце на углях прямо в кухне, при свечах, в клубах ладана — его запах проникал во все уголки дома — бормоча заговоры и заклинания, которые должны были вернуть отца… И он и в самом деле иногда возвращался, может потому, что испытывал угрызения совести, а может потому, что все-таки продолжал ее любить. Он приходил по вечерам, когда я уже крепко спал в большой материнской кровати.
Иногда он не появлялся неделями: только короткие телефонные звонки с объяснением, что завален делами, в отъезде, одним словом, находились разные предлоги. Однажды мать повела меня к знакомой, которая жила с мужем и двумя маленькими детьми в хорошеньком домике на берегу Арно. Когда та открыла, мать, едва поздоровавшись, взяла меня за руку и вывела вперед со словами:
— Это сын Отторино, он для меня все.
Женщина побледнела.
— Советую тебе немедленно прекратить грязную возню с его отцом, — пригрозила ей мать. — Не вынуждай меня говорить с твоим мужем. Сама понимаешь, мне терять нечего. — Потом схватила меня на руки и ушла, не сказав больше ни слова.
Узнав про сцену в доме любовницы, отец отказался видеться с матерью и даже перестал отвечать на ее телефонные звонки. Как-то зимой среди ночи мать встала, оделась, одела и меня, едва проснувшегося. Мама завернула меня в свою шубу, прижала к себе и так несла по пустынным, продуваемым ледяным ветром улицам. Мы подошли к дому на виа Орьоло, где жил отец, и спрятались в нише между колоннами здания Банка Италии. Было около полуночи, мы ждали, я хныкал, сонный и замерзший. Наконец появился отец, закутанный в меховое пальто. Мать вышла из-за колонны ему навстречу. Придя в себя от удивления, отец резко велел ей отправляться домой и прекратить заниматься глупостями — сколько можно! Но она, казалось, не слышала и отчаянно хваталась за него. Отец сделал попытку высвободиться, ударил ее по лицу, я заплакал и закричал. Мама совершенно обезумела, выдернула из шляпы длинную булавку и попыталась его заколоть. Она промахнулась, отец отделался парой царапин, но наши крики перебудили все округу, и кто-то вызвал полицию. Они записали наши имена и, увидев рыдающего от ужаса и дрожащего пятилетнего ребенка, отправили домой. Ну просто сцена из мелодрамы. Кто знает, может, она-то и повлияла на мою любовь к громким постановкам, к мизансценам, которые так нравились Масканьи и Леонкавалло, и мне, признаюсь, тоже? Что ж, я бы не стал сбрасывать это со счетов…
3
Джакомо Маттеоти, итальянский социалист. В 1924 г. убит фашистами, что вызвало в стране взрыв возмущения и привело к острому кризису фашистского режима (так называемый кризис Маттеоти).