Я был травмированным ребенком, со мной с самого рождения происходили ужасные вещи. Тетя знала это, и я рос, окруженный любовью и вниманием ко всем мелочам моей жизни. Иногда я сидел у себя в комнате и горько плакал. Тогда тетя сажала меня на колени, обнимала и прижимала к себе. «Ты пока не понимаешь, но поверь, — шептала она мне на ухо, — мама здесь, она рядом. Мы не слышим и не видим ее, не можем к ней прикоснуться, но она здесь. Она слышит и видит нас. А мы можем только молиться, чтобы душа ее упокоилась в мире, а ее любовь была с нами».
Ей всегда удавалось утешить меня. И очень часто, лежа в кровати, в темноте, я говорил с мамой так, будто она была рядом со мной.
Как я уже говорил, по субботам мы встречались с отцом. Это для меня было целое событие еще и потому, что, уходя, он давал мне на прощание монетку в пять лир. Мне казалось это огромной суммой, да так в те времена и было. Суббота стала для меня «днем орла» — орла на реверсе драгоценной серебряной монетки, а отец — приятным господином, который монетку приносит, благодаря чему я чувствую себя с друзьями богачом. Я испытывал непреодолимую неловкость перед словом «отец», которым тетя просила его называть. У нас не было близости, какая бывает между отцом и сыном, и я не знал, о чем с ним разговаривать. Он расспрашивал меня о школьных делах, о друзьях, одним словом, о моей жизни, а я отвечал односложно или чаще просто молчал. В результате говорил он один, а что рассказывал, я не запомнил.
Куда больше мне нравились визиты деда, чудаковатого, очень милого старика. Он по-прежнему дирижировал воображаемым оркестром и размахивал руками, как будто держал палочку. Когда мы выходили на прогулку со старым блохастым английским сеттером по кличке Лорд — мой отец ходил с ним на охоту, он и на улице держался так же. Помню, что дед всегда приходил к тете к пяти, и она подавала ему полдник — хлеб с чесночной колбасой. Ровно в пять, хотел он есть или нет, дед указывал на часы и восклицал: «Пять, начинает хотеться есть». Тетя над ним подшучивала. Например, переводила настенные часы на час назад, и он не мог понять, в чем дело. Он яростно тряс своими часами и в конце концов объявлял: «Пять или не пять, а я хочу есть. Давай полдник».
По-моему, именно он принес в мой мирок, который ширился с каждым днем, музыку, классическую музыку — симфонии, оперы. Он напевал что-то из них с утра до вечера, мурлыкал, изображал все инструменты подряд, от скрипки до кларнета и тромбона. Но даже в таком виде, а может, и благодаря этому старому безумцу удалось открыть мне волшебный мир музыки. Я очень переживал его смерть от пневмонии зимой 1933 года.
Таким было мое раннее детство, пора первых открытий и первых ответов на тайны и откровения жизни. Когда в семь лет я пошел в школу, то только-только научился жить без мамы. Это было нелегко.
Помню первый день в школе, все нарядные, в черных фартуках с белыми бантами. Учительница стала записывать наши имена в школьном журнале. Каждый должен был встать и назвать дату рождения, имя отца, имя матери. Она вызывала по алфавиту, я был последним и слушал, что говорили все дети передо мной.
— Имя отца?
— Карло.
— Имя матери?
— Луиза.
— Отец?
— Джованни.
— Мать?
— Элена.
— Отец?
— Франческо.
— Мать?
— Катерина.
Имена шли одно за другим, дети вставали и садились. За именами отцов и матерей я представлял счастливые, нормальные, правильные семьи и ждал своей очереди со все возрастающим страхом. И вот настал мой черед.
— Дзеффирелли Джан Франко.
Кое-кто из детей захихикал, потому что такое имя никто никогда не слыхал, оно казалось смешным.
— Отец?
Я не знал, что отвечать. Снова раздалось хихиканье, учительница нетерпеливо повторила вопрос. Я стоял опустив глаза и не мог решиться ответить. Потом нашел в себе силы и сказал:
— N.N.
Мои одноклассники не поняли и захихикали еще сильнее. Но учительница сразу прикрикнула на них и быстро сказала, чтобы сгладить мою неловкость:
— Хорошо. А мама?
Ответ пришел сам собой.
— Ее звали Алаида. Она умерла.
В классе стало тихо, даже самые шумные дети замолчали и стали рассматривать меня с уважением, как будто я какой-то особенный. Из-за того что у меня умерла мама. И снова, как это уже было в детском саду в Милане, я почувствовал, что не такой, как другие дети.