С многих точек зрения эта постановка «Паяцев» — самая революционная из всего, что я когда-либо ставил. Обычно я не склонен изменять время действия, но в этом случае мне показалось справедливым перенести события «Паяцев» в наши дни. Леонкавалло построил свою оперу на реальном происшествии, о котором тогда писали все газеты. Опера вызвала повышенный интерес у публики еще и потому, что казалась хроникой последних событий. Со временем она утратила злободневность и стала зарисовкой эпохи, что автор вовсе не имел в виду. Я подумал, не может ли подобная история найти свое место в современном обществе, и понял, что это вообще единственная возможность донести ее до зрителя, показав живых, а не ходульных персонажей. Окраины южных городков, как тот, где произошел послуживший основой сюжета случай, по-прежнему бедны, по-прежнему суетой и шумом напоминают базар. И в таких бедных кварталах по-прежнему появляются актеры-бедолаги и показывают спектакли про извечные любовь, измену и смерть, которые распаляют воображение и чувства простых людей.
Такое новое видение (на самом деле вовсе не новое, а то, к которому стремился Леонкавалло) принесло шумный успех, и спектакль уже объехал полмира. Когда четыре года спустя его показали в Лос-Анджелесе, я был поражен энтузиазмом зрителей Калифорнии. Я не сомневался, что спектакль с Пласидо Доминго в роли Канио привлечет очень широкую публику даже в городе, где смотрят только кино, но такого приема не ожидал. Барбра Стрейзанд заявила, что это лучший мюзикл, который она видела в своей жизни.
— А нельзя ли сделать английский вариант? — на полном серьезе спросила она. — А если сделать по нему драму ревности женщины-клоуна? Не сомневаюсь, что при твоем богатом воображении… Такой спектакль уж точно побьет все рекорды по сборам.
А на родине меня ждал новый «Дон Карлос», которым должен был открываться сезон 1992–1993 годов в «Ла Скала», с дирижером Риккардо Мути, Паваротти и очень неровным составом исполнителей. Это одна из самых трудных опер, написанных Верди. Она пронизана какой-то бесконечной скорбью, которая гениально отражается во всеобъемлющей меланхолии персонажей и атмосфере, в которой разворачивается действие.
Много лет назад я побывал в Эскуриале и ощутил внутренний дискомфорт, беспокойство, царившие в мире, куда не проникали свет и тепло любви. Дворец и собор очень торжественные и мрачные, но самые тяжелые ощущения испытываешь при посещении королевской усыпальницы: императоры, короли, принцы и принцессы всех возрастов, включая крошечные надгробия из драгоценного мрамора для младенцев…
Ни гробницы Елизаветы, ни гробницы Дон Карлоса я не увидел и попросил гида их показать. Он проводил меня в самый дальний угол огромной усыпальницы. Здесь один против другого спали вечным сном злосчастные любовники. Старый и тоже несчастный Филипп II насильно разъединил их при жизни, но перед всесильной смертью сдался и позволил молодым людям, которым высшие государственные соображения принесли столько горя, навеки упокоиться рядом.
На меня нахлынула вдруг чудовищная тоска, в глазах стояли слезы. Но больше всего на меня подействовала мысль, что Верди тоже спускался в эту усыпальницу и тоже ощутил этот дух страдания, тоски, горя и предчувствия смерти, которые потом так удивительно отразились в музыке «Дон Карлоса». Я вернулся в гостиницу и включил пленку с записью оперы. При первых же звуках мне представились две уединенные могилы в гигантской усыпальнице. «Она никогда не любила меня», — с болью поет одинокий император.
В мире оперы встречаются и пересекаются многообразные характеры и силы — певцы, дирижеры, постановщики, музыканты, и их задача — создать некую общую гармонию, без которой невозможно добиться положительных результатов.
Я с благодарностью вспоминаю те из моих постановок, где я чувствовал себя частью целого, состоящего и из дирижеров, и из исполнителей. Только в таких условиях я могу работать с полной отдачей. Мой творческий путь пересекался с такими мастерами, как Серафин, Клейбер, Бернстайн, Караян, Гаваццени и многими другими великими артистами и хорошими товарищами. Риккардо Мути очень от них отличается, хотя и в мире музыки нередки случаи самодовольства и тщеславия. Но у Мути в голове только одно: во что бы то ни стало доказать и показать собственную гениальность, которая и так широко за ним признана, но он не знает границ, не приемлет критики, не выносит никакого соперничества.