Мне кажется, на съемках этого фильма я больше всего веселился и больше всего умилялся.
В марте 1999 года Туллио Кезич в газете «Репубблика» написал:
«Фильм „Чай с Муссолини“ на „ты“ с Историей. Автор, как бы рассказывая о каких-то частных событиях своего отрочества, открывает очень широкие горизонты. Дзеффирелли с удовольствием развенчивает идолов. Уже в „Воробье“ он неожиданно обрушился на церковников. Теперь же откровенно правый режиссер снял самый антифашистский фильм за всю историю нашего кино. Тут, наконец, стало понятно, что Франко Дзеффирелли политически классифицировать нельзя. А в тот момент, когда одно за другим низвергаются капища левой политической культуры, его фильм предлагает такой отрицательный портрет Муссолини, подобный которому найти в кино невозможно, даже у режиссеров коммунистов… Так что мы поняли, что Франко Дзеффирелли настолько независим, что готов выступить против всех. Он может показаться несправедливым и непоследовательным, но в нем много страсти и огромный талант. Приходится принимать его таким, какой он есть».
После солнечного цикла «Чая» последовал цикл лунный. Вечное чередование радости и боли, света и тени. Но на этот раз на меня обрушился целый ураган несчастий.
Мне трудно об этом писать, да и читать будет невесело. Я бы первым опустил эти события, но мой долг рассказывать обо всем, что со мной произошло, потому что жизнь — это не бесконечный праздник, счастье, успех и розовые лепестки, как говаривала тете Лиде. Я бы сказал, что радость и боль выдаются нам в абсолютно равных дозах.
Десятью годами раньше мне успешно сделали довольно простую операцию по имплантации бедренного протеза, а теперь, с учетом моего образа жизни и работы и новых изобретений в этой области, пришла пора его заменить, потому что он стал сильно меня беспокоить. В начале февраля 1999 года я вернулся в больницу «Сидарс Синай» в Лос-Анджелесе. Доктор Гольдштейн, блестящий хирург, который привел мне в порядок бедро десять лет назад, внезапно, после смерти горячо любимой жены, отказался работать и передал меня доктору Брейкеру, своему ассистенту на первой операции. Брейкер по-английски означает «разрушитель», и уж мне-то стоило обратить на это внимание. Это был человек атлетического сложения, страстный лыжник, накануне операции он вернулся с гор с прекрасным загаром. Все под контролем, говорили мне врачи и санитары. Новый протез готов, он идеальный, «как все, что делается в „Сидарс Синай“ — самой знаменитой клинике мира».
Я попал в операционную, полный самых радужных надежд. Но операция, которая должна была длиться три часа, не закончилась и через восемь. Протез, увы, оказался совершенно неподходящим.
Мне наложили временные швы и сказали, что операция с новым протезом будет сделана через два дня. Операция другая, но «музыка» та же — девять часов под наркозом. В конце концов меня зашили, вполне удовлетворенные результатом. А вскоре я обнаружил, что новый протез совсем не лучше, чем предыдущий. Но и этого было мало: в операционной произошло кое-что куда более серьезное, если не сказать преступное.
Почти через год мне стало известно, что во время операции меня заразили смертельным вирусом Pseudomonas aeruginosa, так называемым вирусом операционных. Шансов выжить у зараженных практически нет. В общем, меня как следует упаковали и подготовили к отправке в лучший мир. Но самое отвратительное заключалось в том, что великие светила «Сидарс Синай», которые меня оперировали, прекрасно знали, что обрекли меня на смерть, но даже не попытались спасти или хотя бы предупредить Пиппо и Лучано. Они решили держать нас в полном неведении (видимо, из страха перед тяжелейшими уголовными последствиями). Мне сказали, что выздоровление будет долгим, и прописали лечение, абсолютно бесполезное в моем случае.
Я вернулся в Италию и при интенсивных занятиях физио- и гидротерапией возобновил работу. 18 марта, через пять недель после операции, состоялась премьера «Чая с Муссолини» в присутствии принца Чарльза. Я еще плохо стоял и нуждался в костылях, с которыми необученным калекам приходится нелегко. Я хромал и постоянно спотыкался. Принц Чарльз смотрел на меня с сочувствием и беспокойством, а на другой день прислал мне очень тонкий подарок — изящную палку из янтаря. Мне кажется, я видел подобную палку в руке королевы Виктории на старинной фотографии. Своей я пользуюсь только по торжественным случаям.
В конце июня, почти через пять месяцев после операции, я по-прежнему чувствовал себя плохо и уже начал беспокоиться. Я вернулся в Лос-Анджелес и показался своему врачу Коблину и Брейкеру, который провел эту злосчастную операцию. Оба меня заверили, что все идет как следует и что я выздоравливаю.