Лучшее лекарство от моих болезней.
В день премьеры 27 января 2001 года, в столетнюю годовщину со дня смерти Верди, в театре собрались особенные зрители. Там были Рената Тебальди и Джульетта Симионато, которые когда-то, в годы славы, великолепно пели Аиду и Амнерис по всему миру, и нередко вместе с Бергонци в роли Радамеса.
После любовного дуэта третьего акта растроганные зрители пять минут аплодировали стоя. Невинность и чистота этих молодых певцов, с точки зрения как вокала, так и актерского мастерства, сделала их персонажей живыми, и публика без памяти влюбилась в них.
На этой крохотной сцене все выглядело как в увеличительном стекле — не пропадал ни жест, ни выражение лица. Наконец-то восторжествовала деликатная, трогательная история любви. Для меня это было самое большое достижение.
Не знаю, смогу ли еще когда-нибудь так удачно что-нибудь поставить, как поставил эту «Аидочку», маленькую, но огромную. Как будто какая-то удивительная сила соединила в прекрасном геометрическом узоре талант всех участников, от самого последнего члена массовки до прекрасных исполнителей главных партий: Адина Аарон — Аида, о которой можно было только мечтать, прекрасная, черная, полная страсти; Кейт Олдрич — Амнерис, властная царственная тигрица; Скотт Пайпер — Радамес, мужественный сильный воин, настойчивый и честолюбивый, но уязвимый и ранимый.
Я очень люблю этот период своей жизни, потому что он выпустил на свободу новые жизненные силы как раз тогда, когда я уже собирался сказать всем последнее прости. Доктор Познер оставил мне надежду и луч света в том мраке, который окутывал мое будущее. А теперь все снова засверкало в ослепительном свете. В волнах этого света, как в отблеске буссетовской «Аидочки», состоялся и мой второй спектакль на Арене ди Верона, тот самый «Трубадур», которого я задумал на больничной койке в клинике профессора Легре. В этой опере ручьями льется кровь, там столько насилия, столько страсти — вот так молодой Верди неожиданно заявил о себе на всех сценах Европы. «Берись за работу и не сомневайся, не хнычь о здоровье», — слышал я внутренний голос, звучавший как приказ. Ослушаться я не мог — и нырнул в эту позитивную атмосферу.
Я представил, а скорее, увидел мир «Трубадура» как мир оград и решеток, оружия, жестоких битв, страстных цыган, любовной горячки, пыла страсти и ревности. Сцена так и возникла перед моим внутренним взором, воплотить ее в реальности оказалось просто, и Арена получила отличный спектакль в год памяти Верди. Один из самых моих лучших спектаклей, он убедил меня, что я снова наконец на верном пути.
Кроме того, пока я готовил «Трубадура», мы с Мартином Шерманом работали над сценарием для фильма «Каллас навсегда», который я начал снимать, едва выпустил спектакль в Вероне.
Я вновь обрел мечту, муки творчества, отвагу и безумие золотых лет.
XXV. Четырежды двадцать
После смерти Марии Каллас мне неоднократно предлагали сделать фильм о ней — о ее жизни, успехе и бесконечных сплетнях и интригах, окружавших ее. Болезненное любопытство продюсеров больше всего возбуждал треугольник Каллас — Онассис — Жаклин Кеннеди. И всякий раз мне приходилось с твердостью заявлять, что я был слишком близок к Марии и ее проблемам, чтобы браться за такую деликатную тему. Уж если я и решусь снимать о ней фильм, то пойду совсем другим путем.
Время от времени мысль об этом опять приходила мне в голову, но я ждал, что появится какая-нибудь «главная идея», как у меня обычно бывает. Какой-нибудь неожиданный и очень убедительный поворот, который даст возможность рассказать о личности такого грандиозного масштаба, как Мария, чья женская судьба при этом оказалась столь несчастливой. Я часто задумывался о проекте фильма «Кармен», который когда-то предлагал Марии через принцессу Грейс. Все фильмы-оперы снимаются под запись. Я думал воспользоваться потрясающей записью «Кармен» 1964 года под управлением Жоржа Претра. Мария в свое время не очень-то обнадежила меня, когда я заговорил об этом еще до неудачной попытки принцессы Грейс:
— За сколько времени до съемок вы обычно записываете оперу? — спросила она.
— По-разному… Иногда проходит несколько недель, иногда несколько месяцев, прежде чем начинаются съемки.
— Вот-вот. А не двенадцать лет, как хочешь ты. Ты предлагаешь мне сделать подделку, фальшивку. Я больше не хочу об этом слышать.
На этом проект застопорился окончательно.
Я потом часто задумывался над тем, что было бы, если бы Мария тогда согласилась, и потихоньку проект нового фильма стал вращаться вокруг этого предположения, вполне имевшего право на существование. Действительно, технические достижения могут быть полезны таланту, предоставить ему новые средства выражения. Они могут даже задержать наступление того времени, когда творческий потенциал и талант перестанут соответствовать физическим возможностям. Последняя «Норма», которую Мария пела в Париже, была, безусловно, самой глубокой трактовкой образа героини, изумительной и наиболее зрелой. Ее прочтение персонажа достигло невиданных высот. Но голос, главный инструмент, ее подвел.