Только потом мы догадались, что это объявление войны нашей цивилизации, культуре, всему нашему миру. Но враг был вовсе не из какой-то другой цивилизации, это были преступники из безграмотных и отчаявшихся отбросов мусульманского общества.
По окончании съемок меня опять ожидала опера. Я сдержал слово и с удовольствием вернулся в Буссето год спустя после «Аиды» ставить на очередной юбилей Верди всеми любимую «Травиату». То прочтение, которое я впервые использовал с Марией в Далласе в 1958 году, осталось для меня незыблемым, и я без колебаний обращался к нему в каждой постановке. Это вовсе не «режиссерская находка», это путь, предложенный самим автором, который недвусмысленно указывает на него уже в музыке увертюры.
Такой подход требует развертывания всей оперы между двумя схожими увертюрами — первого и третьего акта, и таким образом все события предстают перед зрителем как долгий флешбэк.
Я говорил о том впечатлении, которое опера произвела в Далласе. В Буссето я остался верен первоначальной идее, но со времени Далласа прошло немало лет, и у меня появились и новый опыт, и новые возможности. Например, в некоторых своих постановках я использовал геометрический подход и решил прибегнуть к нему и в маленькой «Травиате» в Буссето. Я построил декорации из прозрачной пластмассы, с концентрическими конструкциями, которые едва заметно крутились одна внутри другой, по-разному организуя пространство и объем, но подчиняясь сценическим и драматургическим требованиям Верди.
В результате получился самый «авангардный» — после железной чертовщины «Трубадура» — из всех моих спектаклей.
А труппа была великолепной, и вела ее волшебная дирижерская палочка Пласидо Доминго. Такую Виолетту, какой стала Стефания Бонфаделли, можно встретить разве что в раю, как говорят англичане, жизнерадостным Альфредом был Скотт Пайпер, который пел у меня в «Аиде» Радамеса, а Жермон… О, Жермоном стал несравненный Ренато Брузон! Идеальный, прекраснейший Жермон. Какое удовольствие было видеть и слышать его. Такое не забывается…
В то лето 2002 года в Вероне были показаны три мои постановки: восстановленные «Кармен» и «Трубадур» и новая монументальная «Аида». По-моему, это самая грандиозная «Аида», которую когда-либо ставили, как кто-то про нее написал, но в любом случае она очень отличается от всего, что я делал раньше. Все оформление было как гигантский калейдоскоп из позолоченного металла. Свет падал на него под разным углом, и он все время отсвечивал по-новому. Публика была потрясена.
Но ведь, как писал, кажется, Леонардо, цель поэта — подтолкнуть воображение и вызвать восторг, удивление и мечту; и даже если это сказал кто-то другой, смысл не меняется.
Об Арене ди Верона могу сказать только самое хорошее. Спектакли, которые я создал для этого единственного в мире театра под открытым небом, идут не один сезон и имеют успех. Публика там очень требовательная и съезжается со всей Европы, чтобы увезти домой незабываемые впечатления. Критики тоже не дремлют и не забывают о своих вечных «если бы» и «однако», но ждут меня с нетерпением, потому что я всякий раз даю им возможность как следует сэкономить на похвалах, которые щедро получаю от восторженной публики.
Это наши старые развлечения, и я стал искренне веселиться с тех пор как перестал воспринимать их всерьез и думать о них как о чем-то очень важным. С другой стороны, «политкорректность», у которой я давно в черном списке, — дело слишком серьезное и актуальное, хотя люди вроде меня позволяют себе считать его занудством, вроде назойливого комариного писка. Меня гораздо больше волнует судьба молодежи, которая сегодня пытается приблизиться к «планете культура». Она-то в этих рамках выросла и навсегда рискует застрять в своем неприступном культурном гетто.
В речи, произнесенной в Организации Объединенных Наций в 1961 году, Джон Фицджеральд Кеннеди говорил о политкорректности, которая уже тогда начала отравлять мозги и души. По его словам, политкорректность — «это не что иное, как отвратительный конформизм, настоящий тюремщик свободы мнений и первый враг распространения новых идей. Величайший механизм, который порождает культуру, вдыхает в нее жизнь и дает силы, никакого отношения не имеет к этим молчаливым ползучим правилам поведения, ограничивающим свободу ума».
Увы, достаточно взглянуть на плоды этого явления. Кажется, мудрость мира иссякает на глазах. Где великие столпы культуры? Где они, новые художники, писатели, скульпторы, музыканты, драматурги? Кругом голая безрадостная пустыня. На какие маяки должны держать путь новые поколения?