Но на этот раз я не мог уклониться. Меня просили о постановке «Паяцев» с Пласидо Доминго, сделанной в Лос-Анджелесе. Кроме Доминго предполагалось участие и других блестящих исполнителей: Ангелы Георгиу, Ладо Анатели, в роли Сильвио — русского баритона Дмитрия Хворостовского. Вот как!
В «Ковент-Гардене» прошла капитальная реконструкция, и он стал одним из самых современных и передовых театров мира. Но я чувствовал глубокую грусть и сожалел о старом театре, с которым были связаны мои первые успехи в Англии. К тому же новое здание — настоящий лабиринт бесконечных коридоров, которые пришлось покрасить в разные цвета, потому что в них нельзя не потеряться. Красный цвет — администрация, зеленый — артистические, синий — балетные репетиционные залы, желтый — сцена и так дальше. Каждый сектор имеет свои лифты и лестницы, и я чувствовал себя как персонаж моего Пиранделло, потерявшийся в лабиринте. Надежду вернул мне маэстро Энтони Паппано, который должен был дирижировать «Паяцами». Благодаря ему я понял, что эпоха большой музыки в «Ковент-Гардене» не закончилась. Когда я услышал, как он дирижирует «Паяцами», у меня так поднялось давление, что никакой кардиостимулятор не мог помочь! Вот великий артист, вот сила, которая переполняет тебя чувствами, — мощная и деликатная одновременно.
Несмотря на очень сильную простуду, которая мучила меня уже несколько дней, возвращение на эту сцену обещало радостные и светлые минуты.
Совершенно неожиданно я почувствовал себя как бы не у дел. В душе и в голове нарастали беспокойство и страх перед возвращением. Я испугался, что не выдержу груза воспоминаний, что они раздавят меня. Генеральная репетиция представлялась настоящей пыткой. Это был новый мир, прекрасный и свежий, но внутри него таился другой, очень далекий, а теперь он становился все ближе и заполонял собой все настоящее.
Я был в «Ковент-Гардене», моей любимой Королевской опере, с прекрасной труппой и «Паяцами», но воспоминания о других репетициях, других артистах, больших и маленьких, не давали мне покоя: Каллас и Гобби в «Тоске», Сазерленд, дебютирующая в «Лючии ди Ламмермур», Сьепи, Шварцкопф, Герейнт Ивенс и множество других соединились в моей голове с теми, кто в эту минуту репетировал на сцене. Они появлялись на мгновение и исчезали, как комбинированные съемки в фильмах ужасов, где прошлое и настоящее, реальность и воспоминания перемешиваются, чтобы свести с ума.
Я слышал музыку Леонкавалло или Пуччини? А может, Верди? Или Доницетти? Я смотрел на хористов и массовку «Паяцев» и представлял, что это дети или даже внуки тех, кто пел здесь сорок-пятьдесят лет назад. Передо мной в круговороте мелькали лица, взгляды: как же их звали? Мэри? Джоан? Сибил?
Я изо всех сил пытался определить, где мое настоящее, но не мог. Из-за простуды я ничего не чувствовал, плохо слышал, дышать было трудно, глаза застилало. Я спустился в зал, сел позади маэстро Паппано, который блестяще дирижировал своим оркестром, и признательно сжал ему локоть.
Продолжая дирижировать, он обернулся:
— Да что ты говоришь? Это тебе спасибо — то, что я вижу на сцене, просто сказка.
Он был прав — сказка, драматическая фантазия, выдумка. Мне пришлось сесть в кресло, я боялся упасть. У меня никогда не было психофизических коллапсов такой силы. Я испытывал смертельную тоску.
Ночью мне не удалось сомкнуть глаз. Пиппо был страшно обеспокоен и вызвал доктора Роуланда, который нашел сильнейшее перенапряжение в результате, вероятно, усталости, простуды и переживаний. Я сказал, что хочу немедленно вернуться в Рим. Роуланд удивился, что я не остаюсь на премьеру, на которую они с женой давно заказали билеты. Но он понял, что я переживаю кризис, который ни врачи, ни лекарства не могут вылечить.
На другой день я вернулся в Рим, никому не сказав ни слова и не попрощавшись. Самое трусливое и подлое решение за всю жизнь, которое я не могу себе простить.
XXVI. Ради блага этого Дзеффирелли
В прошлые годы я несколько раз бывал в России. В первый раз в 1968 году с «Ромео и Джульеттой», потом с «Волчицей», где играла Маньяни, и, наконец, во время гастролей «Ла Скала», с «Богемой» и «Турандот». Большой театр часто приглашал меня, но все как-то не складывалось. Большой продолжал настаивать и когда снова пригласил меня в 2003 году, я решил предложить мою малышку «Травиату». Она задумывалась для крохотного театра в Буссето, но была удачно воссоздана на сцене Большого, которая по крайней мере в три раза больше.