Некоторое время я очень нуждался. В сентябре 1864 я отправился в Швецию в качестве специального корреспондента «Дэйли ньюс», и по дороге туда встретил майора Мэсси, спецкора «Стэндард» и главу большого семейства, с которым позже, по возвращении, у меня завязалась близкое и приятное знакомство.
Я оставался без регулярной занятости и стабильных доходов и после своего возвращения из Швеции на протяжении большей части последовавшего года, и внешняя мрачность моих обстоятельств усиливала моё внутреннее бедственное состояние, потому что прошло несколько лет, прежде чем тоска по моей потерянной любви хоть немного ослабла.
В июне 1865 г. я отправился в качестве корреспондента «Дэйли телеграф» в Валенсию, на западный берег Ирландии, на борту «Грэйт истерн», который тогда отправлялся в свою первую экспедицию по прокладке кабеля через Атлантический океан. На судне собралась интересная научная компания, в которой был и профессор Томсон, как звали его тогда (впоследствии ставший лордом Кельвином). Я мог остаться постоянным спецкором «Дэйли телеграф», но мне предложили стать редактором «Гонконг дэйли пресс», и перспектива радикальных перемен, предполагавшая переезд в Китай, склонила меня принять это предложение, ибо я надеялся, что полная перемена обстановки позволит мне отвлечься от своих страданий. В октябре 1865 г. я отплыл в Гонконг на пароходе компании «P & O» из Саутгемптона. По дороге мне удалось увидеть египетские пирамиды, так как в те времена пассажиры, прибывшие из Англии, ожидали несколько дней в Каире парохода, отплывающего из Суэца.
Это гонконгское назначение стало поворотным пунктом в моей мирской карьере. За три года жизни в этой колонии я накопил 7 или 8 тысяч фунтов и в 1868 г. вернулся домой через Японию и Америку, которую пришлось пересечь на повозке, так как железная дорога в своём продвижении на запад тогда достигла только Миссури.
О трёх годах в Гонконге мне нечего особо сказать. Тамошнее [колониальное] сообщество представляло собой торгашескую плутократию. Время, не занятое работой (в которой я достиг значительных успехов) я проводил в игре в карты, которая была главным развлечением среды, в которую я попал. Но когда бы я ни увлекался азартными играми, что бывало в разные периоды моей жизни, я ни разу не терял самоконтроля, когда мне не везло. Я проигрывал и выигрывал, и теперь даже не могу сказать, в какую же сторону склонился мой общий счёт.
Когда я пересекал Американский континент, моими спутниками были некий доктор Бурн и молодой человек по имени Эбди, но с тех пор я полностью потерял их из виду. По дороге я остановился примерно на десять дней в поселении мормонов Солт-Лэйк-Сити, находившемся тогда полностью в их руках, и подружился с некоторыми из них, а также имел возможность поговорить с Брайэмом Янгом.
Впечатление, сложившееся у меня о мормонах, сильно отличалось от мнений, преобладавших тогда в Соединённых Штатах. Люди — а тогда на всей территории штата Юта жило около ста тысяч человек — были дисциплинированны, вели себя хорошо и были в необычайной степени трудолюбивы. В самом городе Солт-Лэйк-Сити не было каких-либо пороков и преступлений, и девушки могли поздно вечером возвращаться из гостей и прочих развлечений без малейшего риска, что на улице к ним станут приставать. Во всём городе не было питейного салуна, а что до многожёнства, о котором так много говорят, то оно играло очень малую роль в общественной жизни. Только старейшины церкви, строго державшиеся своего учения, имели больше одной жены, а клеветническая теория, распространённая в США и Европе, что всё дело в распущенности и потакании страстям, самым нелепым образом не согласуется с фактами.
Наконец через Ниагару мы достигли Нью-Йорка, и я почти сразу же отправился в Лондон.
Первым из старых друзей, с которыми я повидался, был Хенри Стэк, брат моего большого друга Херберта Стэка, и он рассказал мне о семье, с которой они недавно познакомились — об Эденсорах. Они были очарованы ими. Меня собирались представить им при первой же возможности. В том факте, что я услышал о них, как только вернулся из-за границы, есть особое значение. У меня, особенно во время возвращения домой, было ощущение, что продолжать оплакивать мою потерянную любовь было бы чем-то вроде сумасшествия. Я решил отрезать себя от этого ужасного эпизода, собрав все имевшиеся у меня письма Веры и её портрет, и выбросив их за борт посреди Тихого океана. Я решил, что единственное, что мне оставалось — это жениться, и таинственные силы, управляющие нашими жизнями, не стали терять времени, чтобы навести меня на верный путь, ведущий к этому результату.