Член комитета рассказывает о нашем задержании и своем желании нас выпустить. Возражений нет. Мне кажется, что на нас посматривают с большим смущением.
Но опять испытание. В комнату быстро входит солдат, напоминавший о постановлении «семерки».
— Что же это вы задержанных офицеров вниз не ведете? «Семерка» ждет.
— Надоели вы со своей «семеркой»! — Вы подрываете дисциплину!
— Никакой дисциплины я не подрываю. У меня у самого голова на плечах есть. Задерживать офицеров за то, что они сорвали наше воззвание — идиотизм. Тогда придется всех офицеров Москвы задержать.
Представитель «семерки» свирепо смотрит в нашу сторону.
— Можно быть Александрами Македонскими, но зачем же наши воззвания срывать?
Я не могу удержать улыбки. Еще минут пять солдата уговаривают еврей-доктор, рабочий и член комитета. Наконец, он, махнув рукой и хлопнув дверью, выходит:
— Делайте, как знаете!
Опять идем коридорами и лестницами — впереди член комитета, позади — я с М. Думали выйти черным ходом — заперто. Нужно идти через вестибюль.
При нашем появлении солдаты на площади гудом:
— Арестованных ведут! — Куда ведете, товарищ?
— На допрос — в комитет, а оттуда в Бутырки.
— Так их, таких-сяких! — Попили нашей кровушки. Как бы только не удрали!
— Не удерут!
Мы идем мимо тверской гауптвахты к трамваю. На остановке прощаемся с нашим провожатым.
— Благодарите Бога, что все так кончилось, — говорит он нам. — Но, я вас буду просить об одном: не срывайте наших объявлений. Этим вы ничего, кроме дурного, не достигнете. Воззваний у нас хватит. А офицерам вы сегодня очень повредили. Солдаты, что вас задержали, теперь ищут случая, чтобы придраться к кому-нибудь из носящих золотые погоны.
Приближался трамвай. Я пожал его руку.
— Мне трудно благодарить вас, — проговорил я торопливо. — Если бы все большевики были такими, — словом… Мне хотелось бы когда-нибудь помочь вам в той же мере. Назовите мне вашу фамилию.
Он назвал, и мы расстались.
В трамвае то же, что сегодня утром. Тишина. Будничные лица.
Во все время нашей истории я старался не смотреть на М. Тут впервые посмотрел ему прямо в глаза. Он покраснел, улыбнулся и вдруг рассмеялся. Смеется и остановиться не может. Начинаю смеяться и я. Сквозь смех М. мне шепчет:
— Посмотрите, вокруг дураки и дуры, которые ничего не чувствуют, ничего не понимают.
И новый взрыв смеха, подхваченный мною. Кондуктор нерешительно, очевидно принимая нас за пьяных, просит взять билет…
Дома я нахожу ожидающего меня артиллериста Г., моего друга детства.[18]
— С., наконец-то! — встречает он меня радостно. — А я тебя по всему городу ищу! Идем скорее в Александровское училище — там собрание Совета Офицерских Депутатов. Необходимо присутствовать. Вокруг Александровского училища сейчас организуются все силы против большевиков.[19]
За ужином рассказываю сестре и Г. о происшедшем со мною и тут только осознаю, что меня даже не обезоружили — шашка и револьвер налицо.
После ужина бежим с Г. в Александровское училище.
В одной из учебных комнат находим заседающий Совет. Лица утомленные и настроение подавленное. Оказывается, заседают уже несколько часов — и, пока что — тщетно. Один за другим вяло выступают ораторы — и правые, и левые, и центр. И те и другие призывают к осторожности. Сообщаю о виденном мною в Совете и предлагаю действовать как можно решительнее, так как большевики открыто и лихорадочно готовятся к восстанию.
Говорим до глубокой ночи и решаем на следующий день с утра созвать собрание офицеров московского гарнизона. Каждый депутат должен сообщить в свою часть о предстоящем собрании. На этом мы расходимся.
Полночи я стою у телефона, звоня всюду, куда можно, чтобы разнести весть о собрании как можно шире. От числа собравшихся будет зависеть наш успех. Нам нужна живая сила.
С утра 27-го беготня по городу. Захожу в Офицерское Экономическое Общество, через которое ежедневно проходят тысячи офицеров, и у всех касс вывешиваю плакаты:
«Сегодня собрание офицеров Московского гарнизона в Александровском училище в 3 ч. Все гг. офицеры обязаны присутствовать.
СОВЕТ ОФИЦЕРСКИХ ДЕПУТАТОВ».
Меня мгновенно обступают и забрасывают вопросами. Рассказываю, что знаю о положении дел, и прошу оповестить всех знакомых офицеров о собрании.
— Непременно придем. Это прекрасно, что мы будем собраны в кулак — все вместе. Мы — единственные, кто сможет дать отпор большевикам.
— Не опаздывайте, господа. Через два часа начало.
Весть о гарнизонном собрании молниеносно разносится по городу. Ко мне несколько раз на улице подходили незнакомые офицеры со словами:
— Торопитесь в Александровское училище. Там наше собрание.
Когда я вернулся в училище, старинный актовый зал был уже полон офицерами. Непрерывно прибывают новые. Бросаются в глаза раненые, собравшиеся из бесчисленных московских лазаретов на костылях, с палками, с подвязанными руками, с забинтованными головами. Офицеры местных запасных полков в меньшинстве.
Незабываемое собрание было открыто президиумом Совета Офицерских Депутатов. Не помню, кто председательствовал, помню лишь, что собрание велось беспорядочно и много времени было потеряно даром.
С самого начала перед собравшимися во всей грандиозности предстала картина происходящего.
После сообщения представителями Совета о предпринятых мерах к объединению офицерства воедино и доклада о поведении командующего войсками, — воздух в актовом зале накаляется. Крики:
— Вызвать командующего! Он обязан быть на нашем собрании! Если он изменник, от него нужно поскорее избавиться!
Беспомощно трезвонит председательский колокольчик. Шум растет. Кто-то объявляет, что побежали звонить командующему. Это успокаивает, и постепенно шум стихает.
Один за другим выступают представители полков. Все говорят о своих полках одно и тоже: рассчитывать на полк, как на силу, которую можно двинуть против большевиков, нельзя. Но в то же время считаться с полком, как ставшим на сторону большевиков, тоже не следует. Солдаты без офицеров и помышляющие лишь о скорейшем возвращении домой в бой не пойдут.
Возвращается пытавшийся сговориться с командующим по телефону. Оказывается, командующего нет дома.
Опять взрыв негодования. Крики:
— Нам нужен новый командующий! Долой изменника!
На трибуне кто-то из старших призывает к лояльности. Напоминает о воинской дисциплине.
— Сменив командующего, мы совершим тягчайшее преступление и ничем не будем отличаться от большевиков. Предлагаю, ввиду отсутствия командующего, просить его помощника взять на себя командование округом.
В это время какой-то взволнованный летчик просит вне очереди слова.
— Господа, на Ходынском поле стоят ангары. Если сейчас же туда не будут посланы силы для охраны их, — они очутятся во власти большевиков. Часть летчиков-офицеров уже арестована.[20]
Не успевает с трибуны сойти летчик, как его место занимает артиллерист.
— Если мы будем медлить — вся артиллерия — сотни пушек — окажется в руках большевиков. Да, собственно, и сейчас уже пушки в руках солдат.
Кончает артиллерист — поднимается председатель;
— Господа! Только что вырвавшийся из Петрограда юнкер Михайловского училища просит слова вне очереди.
— Просим! Просим!
Выходит юнкер. Он от волнения не сразу может говорить. Наступает глубочайшая тишина.
— Господа офицеры! ~ голос его прерывается. — Я прямо с поезда. Я послан, чтобы предупредить вас и московских юнкеров том, что творится в Петрограде. Сотни юнкеров растерзаны большевиками. На улицах валяются изуродованные тела офицеров, кадетов, сестер, юнкеров. Бойня идет и сейчас. Женский батальон в Зимнем Дворце, женский батальон… — Юнкер глотает воздух, хочет сказать, но только движет губами. Хватается за голову и сбегает с трибуны.
19
Здесь во время октябрьских боев 1917 г. был организован главный оперативный штаб контрреволюционного командования МВО, формировались отряды Белой гвардии. На подступах к училищу были вырыты окопы, возведены баррикады, установлены орудия.
20
На Ходынском поле были расположены аэродром, ангары и мастерские и Николаевские казармы. В них была расквартирована 1 — я запасная артиллерийская бригада.