И в мраке набежавшей тьмы
В последний раз мелькнет сомненье:
Неужто заслужили мы
Такое имя – «Населенье»?!
В безликих этих именах
Так много хладного презренья,
Что душу сковывает страх –
Возможно ль наше избавленье?
Нас ждет безрадостный итог,
Коль мы от спячки не очнемся
И, как беспомощный щенок,
На нашу кличку отзовемся.
До 1994
Я болен, но болезнь иного рода
Сковала душу, не затронув плоть:
Со мною боль родного мне народа,
Что свой недуг не в силах побороть.
Какое счастье жить мечтою тайной
Приблизить тот неведомый восход
И слово «русский», ставшее опальным,
Возвысить до космических высот!
И выйти в поле, тишину оплакав,
Зарю встречая, петь грядущий день,
И вместо хора рок–скопцов лохматых
Услышать песни русских деревень.
Хирург души, склоняясь над бренным телом,
Признает невозможность излечить
От боли той, но выше нет удела,
Чем в лютый век с Россией в сердце жить!
До 1994
Когда безумствует восход,
Пробившись сквозь завесу ночи,
Лазурь небес спасенье прочит
И в сердце музыка живет.
Когда безоблачно в судьбе,
И нету места грусти тайной,
Когда отрадно созерцанье,
Я вспоминаю о тебе.
Я снова вижу этот взгляд
И меркнет нищее светило,
Блаженство душу охватило
И нет прекрасному преград.
Фальшивых слов не торопя,
Мирских глубин златую россыпь
Да хладных звезд алмазный отсвет
Я сохраняю для тебя…
До 1994
Милый мой друг, что случилось с тобою?
Боль и тревога застыли в глазах,
То ли невзгоды лишили покоя,
То ли настигла былая гроза,
То ли вины беспощадное чувство
Стиснуло сердце объятьем цепей,
То ли тебе одиноко и грустно
В царстве холодных рекламных огней.
Выйди из города в звонкую осень.
Пусть хоть недолго побудут с тобой
Голых ветвей беззащитная проседь,
Окрики птичьи да ветер шальной.
Ты позабудешь о городе душном
Где, прожигая отпущенный срок
Сытые люди живут равнодушно,
Выгнав из сердца печаль и восторг.
Чуть опьянев от просторов бескрайних,
Ты возомнишь, что свободу обрел –
Так будет биться, себя истязая,
В большую клетку попавший орел.
Ты побредешь по пустынному тракту,
Слезы уронишь в волшебной тиши…
В этих слезах, как в чудесном экстракте,
Собрана совесть Российской Души.
Совесть людская словам не подвластна.
Я не нарушу извечный устав,
Руку подам и безмолвно, бесстрастно,
……….
До 1994
Еще омыта утренней росой,
Дрожит листва, ласкаемая ветром,
И справиться с прохладою рассветной
Не в силах разгорающийся зной.
Еще в лугах высокая трава
Не сгорбилась пред жаркими лучами,
И славит день в лесном зеленом храме
Певучая пернатая паства.
Нестроен их величественный хор,
Но светел звук и нет ему преграды,
И слушает не грешные рулады
Июльским солнцем залитый простор.
И манит он, покоен и блажен,
Чарующей лазоревою далью,
Но воздух, наполняющийся гарью,
Тревогой отзывается в душе.
Не лижет пламя сизое стволы,
Не слышен гул неистовых пожаров,
Но все, что в летних муках нарождалось,
Неспешно истлевает до золы.
Обуглились слова, душа и твердь,
Святая память минувших столетий.
И кажется: вот-вот подует ветер –
И вспыхнет все, способное гореть.
Я вижу отблеск этого огня
В глазах юнцов, отрекшихся от жизни,
Забывших об отце и об отчизне,
Иным богам почтение храня.
И станут обреченность на челе
И пляска у разрушенного крова
Строками Иоанна Богослова,
Ожившими на гибнущей земле.
До 1994
Что нам еще в этой жизни назначено,
Чем прогневили мы наших богов?!
Судьбы людские решают башмачкины,
Ловко пробравшись сквозь пламень веков.
Сбросив брезгливо шинельки суконные,
Быстро дойдя до известных вершин,
Стали поругивать земли исконные,
Глядя из окон служебных машин,
Дети прогресса, новаций ревнители,
Коим не ведомы совесть и страх…
Снова вершат приговор обвинительный
Мертвые души в холеных телах!
Росчерк пера – и, истерзаны взрывами,
Церкви становятся грудой руин;
Сами себе земли стали могилами,
Скованы реки цепями плотин.
Вот среди смуты, тревожной и давящей,
Очи стыдливо к земле опустив,
Тризну справляет мессия картавящий
За упокой православной Руси.
Полно вам хныкать, пророки лукавые,
Полно глумиться над пьяной чумой.
Вам ли, открывшим шинки с балаганами,
Ныне кричать о России хмельной?!
Нешто ж сробела народная силища
Перед безродным, воинственным злом!
Где же Ваш смех, Николай свет Васильевич?
Тяжко кручина легла на чело…
Верю – взбунтуются реки бурливые,
Дивная тройка продолжит свой бег,
И полетит над лесами и нивами
Чистый и звонкий живительный смех!
До 1994
Струится время за окном,
Холодный дождь стучится в стекла,
Листва поникшая продрогла,
Не чая встретиться с теплом;
Но ни просвета в небе клеклом,
Лишь где-то вспыхивает блекло,
И вскоре, вторя птичьим воплям,
Гремит устало гулкий гром.
Но в доме тихо и светло,
И над спокойствием не властны
Ни синтетические страсти,
Ни безысходное вино;
А если грустен долгий вечер,
Горят медлительные свечи,
Хозяйка шаль кладет на плечи
И вспоминает о былом.
Уж голова как снег бела,
Стирает время дни и лица,
А ей опять бомбежка снится,
Звонят в дыму колокола;
И ей дано забыть едва ли
Их голос чистый и печальный,
Мольбу безжизненных развалин
И обгорелые тела.