Как рассказать внукам-правнукам,
Где родились они, бедные;
Как объяснить дедам-прадедам,
Что они, глупые, строили,
Что собирали по камешкам,
Стоя над самою бездною,
Что защитили от ворога,
Кровью дымящейся полили,
Гибли за Родину, Сталина….
Как втолковать им, доверчивым,
Кто был вождем их и идолом
По современным писаниям;
Как доказать им, несведущим,
Что чересчур опрометчиво
Жизнью кипучею жертвовать
Ради суда-поругания?!
Но от того, что построено,
Прадеды не отрекаются,
Но не меняют на золото
Родину в счастье ли, в горе ли.
Кто кроме них распознает в ней
Явь, ныне ставшую таинством,
Кто, кроме них не заблудится
В джунглях новейшей истории?
До 1994
Город молчит, забывшись
В чутком, тревожном сне.
Вниз, на асфальт остывший
Падает лунный свет.
Утром народ нахлынет,
Пестрой волной размыв
Четкость усталых линий
Улиц ночной Москвы.
Отзвуки песни вешней
Робко нарушат тишь.
Солнце взойдет неспешно
Над горизонтом крыш.
И потекут, волнуясь,
Реки златых лучей
Вниз по оврагам улиц
К омутам площадей.
Тени сползут по стенам
И, не достигнув дна,
В полдень замрут смиренно,
Распеленав дома,
Скомкают сон беспечный,
Дрогнут, метнувшись вспять:
Солнце ушло далече,
Как бы им не отстать!
То ли по скользким башням
Мчать за светилом вслед,
То ли, дождя дождавшись,
Сгинуть в шальной воде…
Шумным шуршащим шквалом
Ливень загасит свет,
Счистив со стен шершавых
Утренней тени след.
А на заре вечерней
В узкую прорезь туч
Взглянет на миг неверный,
Тусклый последний луч.
До 1994
Чуть поумнев, презрев отцов,
Мы рушим вечные начала.
Как примитивен Васнецов
На фоне мудрого Шагала!
Ну что там – женщины, окно
И солнцем залитые дали…
Вы мне подайте полотно,
Где бы коровы залетали!
Где все – нагие, как в Раю
Но то не пошлость, а величье.
Где, запевая песнь свою,
Ослы порхают, будто птички.
И как смертельное лассо,
Наброшенное на Россию –
О, гениальный Пикассо,
И неизвестный нам Васильев.
Во всем мы ищем тайный смысл.
Коль нет его – мы не в печали…
Что не постигла наша мысль,
То гениальным мы признали.
Во тьме жестоких к нам веков
Россия с курса не собьется.
И будет петь Гребенщиков
И имя Тютчева сотрется.
Талант с душою разлучив,
Канонам классики не внемля,
Щедрин, Чайковского сменив
Предаст гармонию забвенью.
И на потеху всей земле,
Тому, кто в нас плюет цинично,
Мы только хлопаем сильней
И унижаемся публично.
И принимаем их дары
Сродни данайским подношеньям.
Сторицей воздаем, щедры,
За лжекультурные творенья.
И как логический итог
Заокеанского приказа
Звучит повсюду жесткий рок,
Сжигая сердце, волю, разум.
Благословенный наш язык
В годину общего заката
Превоплотится в хилый рык,
Что начинен несмелым матом.
До 1994
Удачлив в предсказаньях был
Тот гений музы безотрадной,
Кто душу русскую сравнил
С бескрайней нивой благодатной.
Он тщетно сеятеля звал,
И тот пришел… столетье после.
И зерна смерти разбросал,
Что дали явные проростки.
Как ни старались косари,
Тот злак скосить им не под силу.
А мы помочь им не смогли
И углубляли ту могилу,
Вокруг которой, встав кольцом,
Мы в смертном страхе вспоминали,
Как поумнев, презрев отцов,
Не глядя совести в лицо,
Устои вечные ломали.
До 1994
Птицы поют
над пустынным раздорожьем,
Радуясь юной весне.
Чуть опершись
на забор перекошенный,
Пьяный босяк,
самогоном стреноженный,
Спит, улыбаясь во сне;
Спит, и в его
голове затуманенной
Кружится радостный сон:
Где-то вдали,
в суете Белокаменной,
Ходит, не ведая
нищенских чаяний,
Кто-то такой же, как он.
Он рассуждает
о Данте и Гауди,
Судит с высот о былом,
Но, оказавшись в коньячном нокауте,
Тихо уснет
на полуночном рауте
За бесконечным столом;
Тихо уснет –
и в мозгу затуманенном
Дикий закружится сон:
Где-то вдали
от красот Белокаменной
Спит под забором
бедняк неприкаянный,
Точно такой же, как он.
В матовой ряби
весенние лужицы.
Небо с востока – в крови.
Черные птицы
над пустошью кружатся…
Разом пробудятся,
схвачены ужасом,
Он и его визави.
Низкое небо
огнями расцветится.
Тени развеет весна.
И никогда
в суете лихолетицы
Ни на земле,
ни на небе
не встретятся
Дети кошмарного сна…
До 1994
То крутые берега, то пологие
У веками отработанных рек.
Этот мир давно погряз в тавтологии.
Он – старьевщик, как и я, имярек.
Он ведь тоже ни за что не изменится
И, устав без меры, станет опять
Возгонять из праха жареных фениксов,
Чтобы было кого после сжигать….
До 1994