— Хочешь я тебя познакомлю с Катей Н.? Все списано с нее. В действительности ее не то что зеленкой намазали, ей настучали кулаком за то, что она никому не давала. В данной конкретной публикации все правда — от героини до деталей ее приключений. В каких-то материалах я иногда отталкиваюсь от слухов, предположений, догадок. И не вникаю, насколько они убедительно выглядят. Более того, чем недостовернее, фантастичнее кажется рассказанная история, тем лучше. Вот у нас написали о том, как люди продают мафии свои селезенки и печенки, читатели звонили в редакцию и спрашивали, где это можно сделать. Эти люди являются носителями весьма специфической информации, но они и есть наши герои.
— Как ты считаешь, «желтая» газета — это искусственно созданный тип издания на российском рынке?
— На самом деле никому ничего нельзя навязать. Помимо «простых», нас время от времени читают так называемые приличные люди. Сколько бы «Мегаполис Экспресс» ни упрекали в некрофилии, в смаковании разного рода мерзостей и гадостей, но, скажем, тема смерти интересует массового читателя. Что еще заставляет его не переворачивать второпях страницы? Секс, деньги, нищие-богатые, светская хроника, мир развлечений — это вечные проблемы и сфера постоянного внимания обывателя, а значит, и вечные темы для писателя.
— В любом обществе бульварная пресса популярна и богата. Выходит, ключ к успеху финансовому — это смакование пороков, страстей, точнее страстишек.
— Такова человеческая природа, и ничего с этим не поделаешь. Единственное, по-моему, отличие зарубежной бульварной прессы от отечественной заключается в том, что на Западе газеты такой направленности делаются довольно серьезно. Если тамошние авторы пишут о смерти, то в таких тонах, что хочется умирать. А я пишу о смерти с улыбочкой. Между прочим, меня в эту газету привел разговор с женой о Боге. Она полагает, что с точки зрения Всевышнего наш мир смешон и все эти страстишки, включая человеческую смерть, есть такой же ничтожный вопрос, как, допустим, человеческое обжорство. Это же здорово, что я могу написать о смерти весело. Это как раз по-Божески. К примеру, мы обсуждаем в редакции, как нужно вести себя человеку в последние дни жизни, если он неизлечимо болен или капитально травмирован. Об этом обязательно нужно писать и писать с юмором, показывая читателю, что вопрос смерти есть вопрос не из самых сложных.
— Иными словами, автор «желтой» прессы обращается к человеку проигравшему. Ты — никто и становишься ничем?
— Конечно. Все мы в этой жизни никто. Это нужно осознать, впустить в себя. Например, я третий год хожу в одних штанах (длина брюк Гареева немного короче общепринятой. — Н. С.). Жена купила себе комбинезон в таком же духе, и кому-то мы кажемся парой дураков. Во всяком случае, дети с нами ходить стесняются. А нам весело, нам хорошо. Катя и Женя — подростки — в нас просто не могут врубиться. Они считают, что родители опустились. Так и в обществе. Мне весело работать в этой газете, я в ней «отвязываюсь». Некоторые не понимают меня, говорят, я бросил литературу ради неприличной газеты. А мне хорошо. Да, среди наших персонажей встречаются сумасшедшие. К примеру, я делал два интервью с дамой, которая убеждена, что людей зомбируют. С точки зрения нормального человека, она несет полный бред. А напиши об этом, и завтра откликнутся 50 человек, которые заявят то же самое. Это непридуманные герои — вот в чем дело, это изнанка жизни. И еще я понял — мне легко жить без претензий.
Владимир Войнович: Домосед на чемоданах
Без преувеличения Владимира Войновича можно назвать человеком года. Не каждому литератору и не каждый год удается предъявить публике свое новое качество и стать «триумфатором». Его живописные работы были встречены весьма доброжелательно, а присуждение престижной и дорогой награды (более двадцати тысяч долларов) — премии «Триумф» — вызвало у соотечественников Чонкина настоящий восторг. В главного героя творчества В. Войновича, народного любимца Ивана Чонкина, вывела судьба самого автора, вместившая успешный дебют повестью «Хочу быть честным», вынужденное диссидентство и эмиграцию, теперь — жизнь на два дома.
— Если я не ошибаюсь, вы уезжали из Советского Союза в конце 1980 года?
— Накануне Нового года. Ранним утром 21 декабря, в день рождения товарища Сталина, я в окружении друзей и иностранных корреспондентов находился в «Шереметьево». Власти пообещали мне беспрепятственный вывоз всех рукописей и архивов. Однако я не надеялся ни на какие договоренности с КГБ и отправил почти все бумаги другим путем. В одном из чемоданов лежала единственная рукопись — неопубликованная глава из книги «Степень доверия». Ее попытались изъять, но, как говорится, не на того напали. Я отказался подписывать бумагу о том, что рукопись конфискована. И, схватив два проверенных таможней чемодана, направился отнюдь не к самолету, а в противоположную сторону. Кагэбешники засуетились, возбуждённые неожиданным поворотом в их сценарии — никто и не думал меня оставлять в СССР, — и начали давить на жену. Мол, мы же ему все равно рукопись не отдадим. Она говорит: отдадите. Они: вы нас не знаете. Она: это вы его не знаете. Короче, все-таки вернули. Но напоследок еще раз попробовали унизить. Меня завели в кабинку, и толстый чекист принялся меня обыскивать. Говорит: «Снимите сапоги». Поначалу я решил подчиниться, но у меня характер взрывчатый — мирные намерения быстро переходят в противоположные. Я зашвырнул сапог в угол, он поднял его и стал шарить в голенище. «Ну, спрашиваю, что ты там нашел? Тебе не стыдно ползать по полу, смотри, у тебя лицо кровью налилось, того гляди инсульт хватит. Да я бы лучше застрелился, чем лазить в поисках чужих сапог». Он убежал, и я, было, подумал, что за подмогой. А время отлета, между прочим, давно прошло. Когда мы подошли к самолету, двигатели работали на полную катушку почти полчаса. Дверь за нами захлопнули, и самолет поднялся в воздух. Я и теперь улетаю в Мюнхен тем же 257-м рейсом.