Прошло еще полтора месяца, и стало окончательно ясно, что этот человек — мастер испытательной лаборатории Алексей Сергеевич Лобода на самом деле никакой не Лобода и не Алексей Сергеевич, а Мажура Василий Охримович, родившийся в двадцать первом году в Херсонской области, в июле сорок второго года добровольно сдавшийся в плен и поступивший затем на службу к гитлеровцам.
Правда, сначала он попал в лагерь для военнопленных, но уже на следующий день одним из первых вышел из строя, когда начальник лагеря спросил, кто желает служить фюреру и великой Германии.
Вместе с ним тогда из строя вышли не только предатели, как он. Были и те, кто надеялся обмануть фашистов, вырваться из плена, а потом найти возможность уйти к партизанам или пробраться к своим. Но у гитлеровцев была отработана система вербовки, и она не оставляла шансов тем, кто пытался их обманывать: у немцев был надежный способ сразу и безошибочно определять тех, кто перешел на их сторону с намерением служить верой и правдой.
Начальник лагеря распорядился вывести из строя военнопленных столько же человек, сколько согласилось с его предложением, и приказал «добровольцам» расстрелять их.
Многие из тех, кто пошел на хитрость, отказались расстреливать своих товарищей, и тогда хитрецов в назидание другим поставили в одну шеренгу со смертниками, а Мажура и оставшиеся вместе с ним их расстреляли.
Так Мажуру и остальных предателей повязали кровью, и назад дороги им уже не было.
Вскоре Мажуру, как знавшего немецкий язык (а он владел им с детства, поскольку вырос среди бывших немецких колонистов, проживавших до войны в Херсонской области), определили переводчиком в одну из эсэсовских зондеркоманд. Сначала он участвовал в допросах и казнях патриотов, затем ему поручили более ответственное задание: из таких же, как он, изменников Родины создавались ложные партизанские отряды, которые грабили население, мародерствовали, подрывая доверие к партизанскому движению, боролись с забрасываемыми в тыл гитлеровских войск разведывательными группами.
В сорок четвертом году Мажура закончил разведывательно-диверсионную школу и под фамилией Лобода был переброшен в глубокий советский тыл. И тут он струсил во второй раз: не желая рисковать и предвидя неизбежное поражение фашистской Германии, решил дождаться конца войны.
Ему удалось отсидеться, со временем он сменил свои липовые документы на настоящие, закончил техникум, женился и спокойно работал на заводе, тщательно скрывая от всех свое кровавое прошлое и знание немецкого языка. Дело в том, что настоящий Лобода, погибший в концлагере, биография которого послужила основой для его легенды, разработанной еще в разведывательно-диверсионной школе, родился в глухой белорусской деревушке, дотла сожженной карателями, с бывшими колонистами никогда не общался и немецкого языка знать не мог.
Все послевоенные годы Мажура был в розыске, но найти его не удавалось, потому что в абверовской школе он учился под вымышленной фамилией, под какими установочными данными его забросили в советский тыл, было неизвестно, как и то, находится ли он на территории нашей страны, оказался ли после войны за границей и жив ли вообще.
Но его все равно искали, как искали всех тех, кто в годы войны совершил преступления против своего народа, пока наконец он не допустил такой промах, оставив ногтем след в иллюстрированном журнале.
На верный взгляд разоблачение Мажуры может показаться чистейшей случайностью, но это только на первый взгляд, потому что наблюдательность главного конструктора случайностью не была, а явилась результатом профессиональных консультаций майора Швецова.
Когда все это выяснилось и была получена санкция на арест Мажуры, он, как и все предыдущие годы, вместе с группой заводских механизаторов работал в одном из колхозов на самой границе с соседней областью. Это несколько осложняло его арест и доставку в управление, но препятствовать поездке Мажуры в колхоз не стали, так как убедительного предлога для этого не было, а любое непродуманное действие с нашей стороны могло его насторожить и провалить всю операцию.
Была создана оперативная группа, в которую вошли Швецов, Осипов и я. В конце дня на старенькой «Победе», за рулем которой сидел дядя Геня, мы под видом рыбаков прибыли в отдаленный колхоз. Пока Швецов ходил в деревню на рекогносцировку, мы раскинули палатку, на вечерней зорьке наловили рыбки, сварили уху, а рано утром без лишнего шума арестовали Мажуру.
Мы привели его в правление колхоза, и, как и положено в подобных случаях, Осипов предъявил ему постановление на арест, в котором были указаны его подлинные имя и фамилия, статьи преступлений, в совершении которых он подозревался, и сразу допросил его по одному из эпизодов его преступной деятельности.
…Осенью сорок третьего года зондеркоманда, в которой служил Мажура, в одном из лесов на территории Могилевской области блокировала заброшенную в тыл гитлеровских войск советскую разведывательную группу. В течение нескольких дней каратели преследовали эту группу, пока не окружили обессилевших разведчиков в полуразрушенном сарае на территории лесничества.
Разведчикам предложили сдаться, но на это предложение они ответили огнем.
И тогда каратели подожгли сарай.
Разведчики отстреливались до тех пор, пока не рухнула крыша и не погребла их под горящими досками. И только радистка, ослепшая от огня и дыма, уцелела в углу сарая, где товарищи укрыли ее на тот случай, если им удастся отбиться: они не просто надеялись уцелеть в этом огненном аду, но и продолжить выполнение задания, а потому до последней возможности берегли радистку, без которой вся их работа в тылу врага становилась бессмысленной и бесполезной.
Радистку выволокли из-под обгоревших бревен и долго пытали, требуя выдать сведения о других разведывательных группах, но она не сказала ни слова, и тогда Мажура лично повесил ее на воротах лесничества.
Мажура не стал запираться. Он понимал, что те, кто его разыскал, знают не только это, но и многое другое из его преступного прошлого. Он признался нам, что все послевоенные годы ждал разоблачения, но время шло, и он постепенно уверовал в свою безопасность. Беспокойство охватывало его только тогда, когда в печати появлялись сообщения о судебных процессах над фашистскими прихвостнями.
Единственное, о чем жалел этот душегуб, что шесть лет назад он женился и теперь жена и дочь узнают, кто он на самом деле.
Закончив допрос, мы посадили Мажуру на заднее сиденье машины, Швецов и я сели по бокам, Осипов занял место рядом с дядей Геней, и опергруппа двинулась в обратный путь.
Дядя Геня виртуозно преодолел все рытвины и ухабы проселочных дорог и примерно через час выбрался на покрытое щебенкой шоссе, мало-мальски приведенное в порядок к предстоящей уборочной кампании.
Шоссе проходило в каких-нибудь пятидесяти метрах от железной дороги, отделенной от него лесозащитными насаждениями. С другой стороны шоссе раскинулись колхозные поля.
Я слегка вздремнул под стук щебенки по днищу машины, тесно прижавшись к бывшему карателю Мажуре и всем телом ощущая, как его время от времени бьет нервная дрожь.
Из этого полудремотного состояния меня вывел сильный рывок машины в сторону.
Открыв глаза, я в первое мгновение увидел спину дяди Гени, отчаянно пытавшегося удержать неуправляемую машину в нужном направлении.
— Держись, мужики, скат лопнул! — успел крикнуть нам дядя Геня, и в следующее мгновение машину стало разворачивать против часовой стрелки и сносить на полосу встречного движения.
А по этой самой полосе, как назло, именно в эту минуту угораздило мчаться какому-то самосвалу.
Чтобы избежать с ним лобового столкновения, дядя Геня принялся выворачивать руль вправо, чего в этой ситуаций никак нельзя было делать, как нельзя было и резко тормозить на этой коварной щебенке.
Но другого выхода у дяди Гени не было, из двух зол ему приходилось выбирать меньшее.
Нас развернуло в противоположную сторону, но избежать столкновения с самосвалом все же не удалось: он ударил «Победу» в левое заднее крыло, машину стало кидать из стороны в сторону, и мы опомниться не успели, как она оказалась на крыше, а мы все вверх ногами.