Когда Семенкин, ничего не видя вокруг себя после взбучки, пронесся мимо него, Котлячков в нерешительности остановился перед «шифоньером», раздумывая, стоит ли сейчас попадаться на глаза начальнику управления или выждать, когда тот несколько поостынет.
Пока он раздумывал, входить ему или не входить, через приоткрытую дверь до него донеслись приглушенные голоса.
Котлячков подошел ближе, прислушался и узнал скрипучий голос начальника управления:
— Я не стану отменять твое распоряжение, но впредь прошу без самодеятельности! Не забывай, что пока я начальник управления, и я не позволю…
— Семенкин нарушил соцзаконность, — перебил его другой голос, и Котлячков сразу узнал Вдовина, — и его следовало наказать!
Сырокваш резко оборвал своего заместителя:
— Семенкин выполнял мои указания, и поэтому наказывать его или нет — решать буду я! Все, Вдовин, ты свободен!
Котлячков продолжал топтаться у двери, по-прежнему не решаясь войти в кабинет. Он взялся было за ручку двери, но Вдовин заговорил снова:
— У меня есть еще один вопрос. На каком основании арестован Бондаренко?
— Никто его не арестовывал, — раздраженно ответил Сырокваш.
— Тогда почему он второй день находится в камере?
— Чтобы не совался, куда не следует! — повысил голос Сырокваш. — Тоже мне, защитник нашелся!
— Что значит, защитник? — удивился Вдовин. — Он прокурор и стоит на страже закона! Это его долг!
— Слушай, Вдовин, — в голосе начальника управления зазвучали недобрые нотки, — оставь эту демагогию! Мы ведем непримиримую борьбу с врагами народа, и от нас в первую очередь требуется высокая большевистская бдительность! А ее сущность, как тебе должно быть известно, состоит в том, чтобы разоблачить врага, как бы хитер и изворотлив он ни был!
— Вот именно, — согласился с ним Вдовин. — Но не в том, чтобы без разбора арестовывать тех, кто попадается под руку!
На какое-то время в кабинете начальника управления наступила тишина. Было слышно только, как кто-то из двоих ходит по кабинету.
Потом снова раздался голос Вдовина:
— А у нас в управлении нашлось достаточно много карьеристов, которые стремятся отличиться и выдвинуться на репрессиях! Они готовы арестовать десятки, сотни людей, чтобы приписать себе заслуги в разоблачении врагов!
— На кого ты намекаешь? — проскрипел Сырокваш.
Вдовин не ответил.
И тогда Сырокваш с откровенной неприязнью в голосе сказал:
— Странные разговоры ты ведешь, Вдовин! Уж не в Испании ли ты этому научился?
— Не трогайте Испанию! — Голос Вдовина зазвенел от возмущения. — Там мы боролись с настоящими фашистами, а не делали себе карьеру!
После этих слов Котлячков втянул голову в плечи и решил было уйти, чтобы не слушать этот разговор, становившийся все более острым. Но какая-то непреодолимая сила снова заставила его приблизиться к приоткрытой двери.
— Я требую немедленно освободить Бондаренко! — снова донесся до него голос Вдовина.
— Ты что себе позволяешь, Вдовин?! — взорвался Сырокваш. — Кто ты такой, чтобы требовать?! Да ты понимаешь, что значит освободить Бондаренко?! Из-за этого олуха Стручкова он целый час ходил по камерам и беседовал с арестованными! И теперь знает все!
Подслушивая этот разговор, Котлячков постоянно оглядывался на дверь, ведущую из приемной в коридор. Он очень боялся, что кто-нибудь неожиданно войдет в приемную и застанет его за этим не только малопочтенным, но и небезопасным занятием.
Из-за двери «шифоньера» вновь послышался голос Вдовина:
— Если эти люди арестованы на законном основании, нам нечего опасаться. А если мы нарушили закон…
— Какой еще закон?! — Голос начальника управления едва не сорвался на фальцет. — Для меня есть один закон — приказы и указания наркома внутренних дел!
— А для меня, — спокойно и твердо ответил Вдовин, — это всего лишь приказы и указания. А закон для меня — это советская Конституция, а также уголовный и уголовно-процессуальный кодексы!
За дверью стало тихо, но пауза на этот раз была совсем короткой. Не успел Котлячков прислушаться к тому, что происходит в коридоре, как в кабинете начальника управления снова заговорил Вдовин:
— Повторяю: я требую немедленно освободить Бондаренко! Если вы это не сделаете, я сегодня же поеду в Москву!
— Как это «поеду»?! — Начальник управления даже задохнулся от гнева. — Я не разрешаю тебе никуда уезжать из города!
На этот раз слух не обманул Котлячкова: по коридору действительно кто-то шел! Он отпрянул от двери и сделал вид, что ожидает вызова к начальнику управления.
Голоса за приоткрытой дверью стали глуше, и он теперь не мог слышать всего, о чем там говорили.
Когда шаги в коридоре удалились, Котлячков вновь осторожно приблизился к «шифоньеру» и услышал конец фразы, произнесенной Сыроквашем:
— …Ты ответишь за нарушение дисциплины!
— Я готов ответить за все, — спокойно ответил ему Вдовин. — Но сначала я доложу наркому о том, что происходит в нашем управлении!
— Ты думаешь, товарищ Ежов будет с тобой разговаривать?! — с откровенной издевкой в голосе спросил Сырокваш.
— Ну что ж, тогда я добьюсь, чтобы меня принял товарищ Сталин.
Котлячкову стало ясно, что сейчас разговор закончится и Вдовин направится к выходу из кабинета. Он осторожно прикрыл дверь и, на цыпочках пройдя через приемную, бочком выскользнул в коридор…
— И что было потом? — спросил Осипов, когда Котлячков замолчал.
— Не знаю. Я не стал ждать конца разговора и ушел.
— Как ушли? — удивился Осипов. — Вы же собирались что-то докладывать!
— Собирался, — подтвердил Котлячков, — да не стал. Они могли догадаться, что я слышал их разговор. А в те времена… понимаете, свидетеля такого разговора запросто могли убрать!
Это не были пустые домыслы: Котлячков, видимо, хорошо знал то, о чем говорил.
— И все же, — продолжал настаивать Осипов, — что последовало за разговором Сырокваша с Вдовиным?
Я даже отложил ручку, так меня интересовало то, что скажет Котлячков. Но он разочаровал меня.
— Я же сказал — не знаю! Знаю только, что в тот же вечер Вдовин уехал в Москву и больше в управление не возвращался.
И Осипову, и мне было ясно, что Котлячков не обманывает нас: его показания в отдельных деталях сходились с тем, что нам уже было известно.
Оставалось выяснить последний вопрос.
— Ну хорошо, — сказал Осипов. — А что же стало с Бондаренко?
Котлячков махнул рукой:
— А то же, что и со всеми, кто находился тогда во внутренней тюрьме. Оттуда никто не выходил. Если уж попал туда, то виноват не виноват, а дорога была одна — под лестницу!
Я не понял, что он имеет в виду, и вопросительно посмотрел на Осипова, не зная, как записать в протокол сказанное Котлячковым.
Осипов перехватил мой недоуменный взгляд и уточнил:
— Вы хотите сказать, что Бондаренко расстреляли?
— Да, — совершенно будничным голосом, как будто речь шла о ничего не значащем событии, подтвердил Котлячков.
Когда я занес его слова в протокол, Осипов спросил:
— А когда это случилось, не можете сказать?
Котлячков опять поморгал глазами, разок кашлянул, а затем довольно уверенно произнес:
— Думаю, это случилось шестого июня.
— Почему вы так считаете? — спросил Осипов.
Котлячков снова придвинулся к нему и перешел на доверительный тон:
— Потому что седьмого июня мы отмечали день рождения моей покойной супруги, и у меня в гостях был Стручков. Мы вышли с ним во двор покурить, Стручков все переживал, что Сырокваш накажет его за то, что он пустил Бондаренко во внутреннюю тюрьму. Вот во время этого разговора Стручков и сказал мне под большим секретом, что «вчера Бондаренко шлепнули». А «вчера» — это было шестое июня, — рассудительно закончил он.
— А откуда об этом стало известно самому Стручкову? — задал следующий вопрос Осипов.
— Скорее всего, от кого-то из комендантов внутренней тюрьмы, — ответил Котлячков. — Он же был с ними в постоянном контакте.