Она с трудом поднялась со стула и в сопровождении Веры пошла к двери. У дверей она остановилась, посмотрела на меня и сказала:
— Теперь я поняла, почему тогда, в тридцать седьмом, тот сотрудник стал избегать меня! Видимо, ему было стыдно!
От несправедливости высказанного Анной Тимофеевной подозрения мне стало так обидно, как будто это меня обвинили в чем-то очень непристойном. Я растерянно посмотрел на начальника отдела, не зная, ответить Анне Тимофеевне или промолчать.
Василий Федорович встал из-за стола и подошел к Анне Тимофеевне.
— Сотрудник, который разговаривал с вами, — сказал он, — был заместителем начальника управления. Поверьте мне, Анна Тимофеевна, он ни в чем перед вами не виноват! А увидеться с вами он не сумел, потому что тоже погиб!
— Как погиб? — с недоверием посмотрела на него Анна Тимофеевна. — А он-то почему?!
— Мы пока не знаем всех подробностей, — объяснил ей Василий Федорович, — но полагаем, что он погиб, пытаясь спасти от расправы вашего мужа, как ваш муж пытался защитить от расправы невинных людей.
— Разве тогда среди этих нелюдей были такие? — с еще большим недоверием спросила Анна Тимофеевна.
— Были! — убежденно сказал Василий Федорович. — Настоящие люди были во все времена! Их и уничтожили потому, что они не позволяли творить беззаконие!
Анна Тимофеевна виновато посмотрела сначала на начальника отдела, потом на меня и, с трудом сдерживая слезы, произнесла:
— Простите меня! Простите, ради Бога!
— Это вы нас простите, Анна Тимофеевна, — сказал Василий Федорович, наклонился и поцеловал ей руку.
Затем он открыл перед ней дверь и посторонился.
Осипов взял со стола конверт с документами и вслед за Анной Тимофеевной и Верой вышел из приемной.
Василий Федорович вернулся к столу, выпил залпом стакан воды, приготовленный для посетительниц, и страшным голосом прохрипел:
— Почему мы?!.. Почему мы должны краснеть за содеянное другими?
Он сел за стол, сжал кулаки так, что побелели пальцы, и сказал:
— Заставить бы этих стервецов самих смотреть в глаза родственникам своих жертв!..
13
Последующие несколько недель я, как и все сотрудники управления, был очень сильно занят. В Москве начался Двадцать второй съезд партии, приближалась годовщина Октября, а в период и накануне таких событий все органы госбезопасности всегда работали по очень напряженному графику.
В последний день работы съезда я тоже вернулся домой поздно.
Войдя в подъезд моего дома, в котором я прожил всю свою жизнь, я стал подниматься по лестнице, как вдруг до слуха моего донесся какой-то странный звук.
Я прислушался и отчетливо услышал, как под лестницей кто-то шмыгнул носом.
Я снова спустился и заглянул под лестницу.
Там, в полутемном углу, прижавшись к теплой батарее парового отопления, сидел парнишка лет двенадцати.
— Юра? — узнал я соседского мальчишку. — Ты что здесь делаешь?
— Ничего, — угрюмо ответил Юра.
— Почему ты не идешь домой? — не отставал я от него.
— Чего я там не видел? — отвернувшись к стене, ответил Юра и снова шмыгнул носом.
Я подошел к нему и сел рядом на батарею.
— Ну, старик, что-то ты совсем закис.
С Юрой мы были большими приятелями. Он был, пожалуй, самым верным из всех моих болельщиков и не пропускал ни одних соревнований с моим участием, радуясь больше меня самого моим успехам и намного болезненнее меня переживая мои неудачи.
Юре я отдавал все завоеванные мной в спортивной борьбе значки и жетоны, потому что никогда не любил все эти побрякушки и ни разу в жизни не надевал ни одной из них. В последние годы Юрина коллекция пополнялась не так часто, я все реже и реже участвовал в соревнованиях, и он по этому случаю переживал, наверно, даже больше, чем я.
Между нами давно установилось то абсолютное доверие, которое может установиться только между мальчишкой в этом славном возрасте и его старшим кумиром, на которого он стремился быть похожим.
Пользуясь этим доверием, я обнял Юру за плечи и спросил:
— Что все-таки случилось?
— Да опять этот лысый пришел! — с откровенной неприязнью в голосе сказал Юра.
Я сразу понял, что произошло.
Проблема заключалась в том, что отец Юры работал испытателем на авиационном заводе и около трех лет назад погиб. Проведенным расследованием было установлено, что отказала гидравлическая система управления самолетом, в одном из трубопроводов которой был обнаружен пыж из стекловолокна.
По этому факту, похожему на диверсию, было возбуждено уголовное дело, которое вел Осипов. Одновременно проводились различные оперативные мероприятия, и вскоре было установлено, что этот пыж засадил в трубопровод один из контролеров военной приемки, которому, вопреки его надеждам, не дали квартиру в строящемся доме и который в связи с этим обозлился на своего непосредственного начальника и заодно на весь белый свет.
Вот так, желая отомстить одному, он угробил другого и осиротил Юру и его годовалую сестренку.
Два года Юрина мама бедовала с двумя детьми на мужнину пенсию, не имея возможности работать, потому что надо было присматривать за детьми и ухаживать за свекровью, которая слегла после гибели сына, пока наконец не встретила этого самого «лысого», которого так невзлюбил Юра.
Честно говоря, мне он тоже не очень-то нравился, но жить с ним собиралась Юрина мать, и ей было виднее, с кем связывать свою жизнь и жизнь своих детей.
— Ах, вот в чем дело? Зря ты так, Юра! — укоризненно сказал я и привел единственный имевшийся в моем распоряжении довод в пользу «лысого». — У него вся грудь в орденах!
— Ну и пусть! — упрямо стоял на своем Юра. — Все равно он мне не нужен!
Я прекрасно понимал его настроение.
Я сам вырос без отца и испытал на себе все прелести безотцовщины, страшно завидуя тем своим, прямо скажем, немногим товарищам, у кого отцы были. Я ужасно хотел, чтобы у меня был отец, но чтобы это был именно мой родной отец, а не какой-то чужой дядя.
После гибели отца всю свою оставшуюся жизнь мать хранила ему верность и потому растила меня одна, хотя, конечно, не раз могла бы выйти замуж.
Году в сорок девятом за ней очень настойчиво ухаживал капитан Нечаев, бывший фронтовой разведчик, вся семья которого погибла на оккупированной территории от рук полицаев. Он был в нашем управлении начальником розыскного отделения и мог не спать неделями, идя по следу какого-нибудь фашистского пособника. Это был во всех отношениях просто замечательный человек, и я очень хорошо к нему относился.
Но однажды мама пришла с работы и за ужином, погладив меня по голове, сказала:
— Поздравь меня с капитаном!
Я подумал, что она решила выйти замуж за капитана Нечаева, и пришел в ужас. Нам было так хорошо вдвоем, что в своем детском эгоизме я и представить себе не мог, что в нашу маленькую, но дружную семью придет кто-то третий.
Но мои страхи тогда оказались напрасными: маме просто присвоили очередное воинское звание!
Вспомнив сейчас этот эпизод, я посмотрел на Юру и сказал:
— А ты, оказывается, эгоист! О маме ты, значит, не думаешь? А Лариску ты спросил? Она-то к нему как относится?
Юра передернул плечами и, снова отвернувшись к стене, ответил:
— Лижется с ним, дура!
— Вот видишь! — обрадовался я тому, что у меня есть такой союзник. — Она хоть и младше, а лучше тебя понимает, как маме трудно с вами одной. Да и вам не сладко, по себе знаю.
Юра порывисто повернулся ко мне и возбужденно проговорил:
— Да был бы он летчиком, как мой папа, или хотя бы шофером! А то!.. — И Юра безнадежно махнул рукой.
— Знаешь, что я тебе скажу… — прижал я его к себе, не представляя пока, как доказать ему, что профессия строителя, а «лысый» был именно строителем, ничуть не хуже профессии летчика или шофера.
И все же мне удалось, как мне кажется, найти кое-какие аргументы и успокоить Юру.
Мы просидели с ним на батарее минут пятнадцать, пока я сумел уговорить Юру вернуться домой, пообещав ему в один из ближайших дней показать свой пистолет.