По закону подлости Леня встретил Виталия в вестибюле: тот снимал в раздевалке дубленку.
— Мы же договорились на вторую половину дня? — и Виталий наставил на Леню большие квадраты очков.
— Надо ехать. Задание, — пробормотал Леня, хотя договорились, он вспомнил.
Леня никогда не врал, поэтому испытывал невероятный стыд за свои слова. Лощин, постоянно пребывающий на страже своей особы, это тотчас распознал.
— Я привез готовую работу.
— Оставь у Зины.
Лощин передернул плечами.
— Не считаешь меня за приличного автора? Почему? Я делаю любезность, выполняя твои мелочи.
— Сам не отказываешься. Извини.
— А ты долго еще будешь гонять меня по «Стоп-кадрам», «Турнирным орбитам», «Коротким строкам», «Гори-гори ясно»? Жду настоящей работы, и я ее получу. Я ворвусь. Не пластилиновый мальчик — меня не сомнешь.
Лощин круто повернулся и, весь модный, уверенный — от высоких ботинок до оправы очков, — пошел к редакционному лифту.
Леня тупо, безвольно постоял и повернул тоже к лифту.
Критик Вельдяев, когда обедал в клубе, старался выбрать столик свободный. Не только чтобы сидеть одному и комфортабельно наслаждаться клубной кухней — хотя ел он комплексный обед стоимостью в один рубль, — но и с постоянной надеждой: вдруг ненароком подсядет кто-нибудь из нужных и процветающих. Сегодня рядом с Вельдяевым плюхнулся за столик без всяких церемоний Вадим Ситников. Подозвал знакомую официантку (незнакомых официанток у Вадима вообще нет):
— Тоже комплексный, джан.
— И все?
— Все, джан. Бедствую. Дни у меня не малиновые.
Официантка тут же вернулась с тарелкой супа.
— Не люблю ничего комплексного, — изрек Ситников, приступая к супу. — Не люблю и синхронное плавание — опять вместе и одно и то же. Соразмерность. Совокупность.
Вельдяев ускорил свой обед — ни о какой комфортабельности думать не приходилось.
— Я за протопопа Аввакума и его протопопицу, — продолжал Ситников. — Писал на дне ямы босой и одинокий. Писать надо на дне ямы, босым и одиноким. Стойкость духа от этого, пламенность. Книги живота вечного. Пушкин Парижа не увидел. Вы, Дементий Акимович, держите в уме поездочку в Париж? В пагубные его чертоги?
Вельдяев уже не ел, а поглощал обед. Ситников небрежно выгреб ложкой остатки супа. Вздохнул. Показал жестом официантке, что готов к продолжению трапезы.
— Знаете, у кого замечательная протопопица? У Артема Николаевича Йорданова. Она его из любой ямы вытащит.
— Вы непоследовательны в рассуждениях, — буркнул Вельдяев.
— Ну да. Верно. Не заметил. Ну, скажем так — втащит. Что значит, вы — аналитический ум. Достойно, праведно и сугубо. — Ситников принялся за второе блюдо, которое ему принесли. — Ходил в газету, предлагал произведение — не предложилось. Третью попытку спалил, а высоту не взял. Какой вид спорта предпочитаете? Бег трусцой?
— Простую ходьбу, — сдержанно ответил Вельдяев.
— Просто ходить в литературе — дорогое удовольствие. Просто, как ходит рыба в воде. Ходить в литературе надо с опаской и не думая о вас, критиках. Как солдат старается не думать о госпитале.
Уж тебя-то прежде всего надо положить в госпиталь, — подумал Вельдяев, допивая компот. Компот из сухофруктов — вершина комплексного обеда.
— Послушайте, купите у меня пиджак, — вдруг сказал Ситников, вкладывая в голос максимальную расположенность. — Замша. Антилопа. Сам купил с чьих-то великодушных плеч. Перелицуете — это у нас запросто — и будет ничего еще вещица. Прямой силуэт.
— Дохожу жизнь в своем пиджаке, собственном.
Вельдяев встал, стряхнул с себя крошки. Он всегда обсыпался крошками и всегда — дурная привычка — отряхивался.
— Вы наш промыслитель. Императив. Когда еще метнете критическое копье?
Вельдяев вышел из ресторана с неприятным осадком. Но потом успокоился — ничего, метнет копье.
Теперь бы еще не встретить Васю Мезенцева, потому что Мезенцев тоже обязательно зацепит.
Вельдяев, несмотря на кажущуюся озлобленность, был в принципе вечно обиженным существом, подозревающим всех в преднамеренном его ущемлении. Искренне от этого страдал. И только совсем немногие щадили больное самолюбие Вельдяева, не шутили над Вельдяевым, и одним из таких людей был Степан Бурков. Поэтому, когда вместо Мезенцева Вельдяев встретил в холле Буркова, искренне обрадовался — встреча сгладит неприятный осадок от дурацкой беседы с Вадимом Ситниковым.