Вечером, когда Леня сидел в поезде — возвращался в Москву, смотрел в последний раз на ярославские земли, видел среди вечернего неба храмы, вспомнил слова, что храмы разбредаются по равнине, устраиваются на ночь и спят стоя, как кони. Совсем отчетливо он увидел и услышал молодого Федю Волкова. Была подлинность прошлого. Он знал, что Федя скажет и как он поступит, знал, семь чертей! А что, вот так вот, семь чертей! Леня приезжал за ним в Ярославль. Нашел. Видит Федю, слышит его. Слышит неподвижное, неизменчивое время. Права Ксения — перемычка между внешним и внутренним миром — тонкая, неустойчивая, колеблющаяся. Вспомнил ее телефонный звонок к нему и как он Ксении говорил — ты никогда и ни в чем не фальшивила. А она жаловалась, что постоянно фальшивит. Неподвижное, неизменчивое время — его надо иногда слышать. Об этом они прежде часто говорили с Ксенией.
…Федя в сарае, где он только что построил с братьями сцену.
Стружки, опилки, бадейка с разогретым клеем, обрезки материи, куски проволоки — все еще не убрано. Окна не отмыты от пыли, стиснутые толстыми стенами, едва впускают свет. Бочки с купоросом и серой отодвинуты в углы, наспех прикрыты рогожами.
Федя вскакивает на сцену: «Трагедия — это любовь. Склонность духа к другому кому. Для любви стыдимся, плачем, раскаиваемся. Разум должно соединить с чувством, чтобы он в страсти воспламенился».
Выбегает из сарая. Вдалеке звонят колокола. Стоит епископ, перед ним служка, шепчет: «Людей мутит, переодевает во всякое. Театр в городе строить будет». Епископ — служке: «Объявить прихожанам повсеместно — никаких пожертвований на театр». Ну, это деталь, это потом. Тут главное одолеть, а главное не получается. Все не так, думал Леня. Надо начинать по сюжету раньше и не так информационно.
Леня вовсе не автор, он просто ездил в Ярославль. Своим отказом предает Рюрика? Только что, можно сказать, все увидел, пережил. Он и сейчас видит. Федя приехал из Петербурга в Ярославль. Его встретили братья. Федя привез театральные костюмы, парики, книги. Выбрасывает из сундуков перед пораженными братьями. Разворачивает бумаги, чертежи. «Свечей!» Люди приносят свечи, зажигают. «В провинциальную контору сбегайте, позовите Ваню Нарыкова и Якова Шумского!» Братья стоят перед чертежами, ничего не понимают. «Для заводов?» Федя раскидывает пустые бочки и ящики, очищает боковую стену сарая. «Для театра. Я такое ныне видел в Петербурге у немцев да у шляхетских кадетов! Декламацию. В костюмах трагедию играют». — «Так то ж срамно. Бьют за это в Ярославле». — «Нас что, мало, братьев? Не забьешь». Четверо братьев, попробуй забей их. Имел бы Леня братьев, он бы тоже смелым был.
В дверях сарая стоят Ваня Нарыков, Яков Шумский. Ваня Нарыков смеется: «Господа заводчики, что у вас ныне? Федя, с приездом!» Вот так просто Ваня и скажет. Все обнимаются. Ваня: «Что все-таки происходит?» Федя стягивает с Вани семинарскую одежду, хватает из сундука платье, разворачивает его — женский наряд. «Впору». — «Женское?» Федя: «Наденем на него». Друзья с хохотом наряжают Ваню Нарыкова. «О, прости господи». Он ведь все-таки из духовной семинарии. Ваня в женском платье, худенький, шестнадцатилетний. Все они мальчишки. «Косу бы ему!» — это крикнет Яша Шумский. Федя: «Есть коса». Ване цепляют длинную косу. Братья в страхе: «Лицедейство». Они всего побаиваются. Федя: «Театр». Братья не успокаиваются: «Федя, наша сводная сестра Матрена и ее муж Кирпичев бумагу в берг-коллегию подали. Отстранить тебя от завода хотят. Пишут, что…» Но Ваня Нарыков не дает договорить. Он Матрениной прыгающей походкой направляется к братьям и произносит пронзительным Матрениным голосом: «Подала челобитную на братьев сводных, особенно на Федьку. Плевать я хотела, что батюшка наследником его считал. Я наследница. Я родная дочь. Наш с Макаром купорос. Наша сера. Волковых всех вон!» Смеются представлению. Представление-то началось. Вот так незаметно. Почему бы и нет. Ваня Нарыков полностью вошел в роль, и у него получается. Федя поднимает руку, кричит: «Стойте!» Бежит и достает из сундука усы и бороду. Цепляет Яше. «Похож! Похож на Макара Кирпичева. Палку бы ему еще!» Отыскивается палка. Яша берет палку. Стучит палкой по бочке: «Мы Федора по свету пустим! Комедии ему играть, а не заводами править. Вона… — И тут Кирпичев начнет тыкать палкой в книги и костюмы, разбросанные по полу. — Ишь, натаскал. Денег стоят».