Я смотрел, как Воан закрывает альбом, и думал, почему я не могу возбудить себя хотя бы до деланной злости, почему не возмущаюсь этим наглым вмешательством в мою жизнь. Но отстраненность Воана от каких бы то ни было эмоций и причастности к происходящему уже произвели должный эффект. Вероятно, эти снимки насилия и сексуальности подняли на поверхность моего сознания некий скрытый гомоэротический элемент. Деформированное тело покалеченной девушки и деформированные тела разбитых автомобилей открывали для меня совершенно новые сексуальные возможности. Воану удалось выразить в этом материале мою потребность найти в катастрофе позитивное зерно.
Я посмотрел на длинные бедра и жесткие ягодицы Воана. Насколько бы чувственной ни казалась возможность гомосексуальных отношений с Воаном, эротическое начало в нем отсутствовало. Введение моего члена в его задницу, когда мы окажемся на заднем сиденье его машины, будет эпизодом таким же стилизованным и абстрактным, как и события, запечатленные на фотографиях Воана.
В дверь неуверенной походкой вошел телережиссер, меж его пальцев расползалась влажная сигарета.
– Воан, ты не мог бы свернуть сигарету? Сигрейв ее всю размусолил, – он машинально провел пальцем по разлезшейся сигарете и кивнул мне. – Видишь? Это наш нервный центр. Воан изображает все преступно-романтичным.
Воан отставил треногу, которую смазывал маслом, и мастерски скрутил сигарету, не забыв и про крошки гашиша, оставшиеся на ладони. Он лизнул бумажку острым языком, который вынырнул, как язык рептилии, из израненного рта. Его ноздри нервно хватали дым.
Я просмотрел пачку свежеотпечатанных снимков, разбросанных на столе под окном. На них я увидел знакомое лицо киноактрисы, сфотографированной в тот момент, когда она выходила из лимузина возле отеля «Лондон».
– Элизабет Тейлор. Вы следите за ней?
– Нет, пока. Мне нужно с ней увидеться, Баллард.
– Часть вашего проекта? Сомневаюсь, что она сможет вам помочь.
Воан бродил по комнате, неровно выбрасывая ноги.
– Она ведь сейчас работает в Шефертоне. Разве вы не используете ее в ролике для Форда?
Воан ждал, когда я заговорю. Я знал, что его не удовлетворит отговорка. Подумав о болезненных фантазиях Сигрейва – заставить кинозвезд разбивать свои дублерские машины, – я решил не отвечать.
Прочитав это все на моем лице, Воан повернулся к двери:
– Я позову доктора Ремингтон, и мы вернемся к этому разговору.
Он вручил мне, возможно, в знак примирения пачку изрядно замусоленных датских порнографических журналов:
– Взгляните на это – они сделаны более профессионально. Можете посмотреть их вместе с доктором Ремингтон.
Габриэль, Вера Сигрейв и Елена прогуливались в саду, их голоса заглушались ревом самолетов, взлетавших из аэропорта. Габриэль шла посредине, походка ее скованных ног словно пародировала торжественное шествие. Ее мертвенно-бледная кожа отражала янтарный свет уличных фонарей. Елена придерживала ее за левый локоть, аккуратно ведя через высокую – до колеи – траву. Внезапно я вспомнил, что за все время, проведенное с Еленой Ремингтон, мы никогда не говорили о ее мертвом муже.
Я посмотрел цветные фотографии в журналах; в каждом из них на центральном развороте фигурировал автомобиль того или иного типа – привлекательные образы молодых пар в групповом соитии возле американского кабриолета посреди безмятежного луга; обнаженный бизнесмен средних лет со своей секретаршей на заднем сиденье «мерседеса»; гомосексуалисты, раздевающие друг друга во время пикника на обочине; оргия подростков на прицепе для перевозки автомобилей, они буквально наводнили нагруженные на нем машины. И все эти страницы пронизаны блеском приборных панелей и солнцезащитных щитков, отблеском тщательно отполированного пластика, отражающего изгибы мягкого живота, бедер, заросли лобковых волос, растущие в каждом уголке автомобильных салонов.
Воан смотрел на меня, сидя в желтом кресле. Сигрейв играл с сынишкой. Я помню его лицо – отрешенное, но серьезное, – когда Сигрейв расстегнул рубашку и приложил губы ребенка к своему соску, собрав жесткую кожу в карикатурное подобие женской груди.
Встреча с Воаном и знакомство с альбомом фотографий, документирующих мою аварию, вновь оживили во мне воспоминания об этом жутком происшествии. Сев через неделю за руль, я обнаружил, что не могу направить машину в сторону студии в Шефертоне, словно моя машина превратилась за ночь в японскую игрушку, двигающуюся только в одном направлении, или ее оснастили, как и мою голову, мощным гироскопом,[4] направляющим нас к развязке аэропорта.
Ожидая, пока Кэтрин отправится на летные уроки, я вел машину в направлении автострады и через несколько минут попал в пробку. Полосы застывших машин уходили к горизонту, где сливались с заторами на подъездах к автострадам, ведущим на юг и запад Лондона. Я медленно продвигался вперед, и в поле моего зрения оказался наш дом. На балконе я увидел Кэтрин, выполняющую какие-то сложные движения. Два или три раза она позвонила по телефону. И вдруг я понял, что она играет меня. Я уже знал, что вернусь в квартиру в тот момент, когда она уйдет, и на этом, открытом для взгляда балконе приму позу выздоравливающего. Впервые я осознал, что сидя там, практически в центре этого пустого многоэтажного лица, я оказывался на обозрении десятков тысяч водителей, многие из которых, должно быть, размышляли о том, кто же это там сидит, весь забинтованный. В их глазах я должен был казаться каким-то кошмарным тотемом, домашним идиотом, страдающим от необратимого мозгового повреждения в результате автомобильной аварии, которого теперь каждое утро выставляют на балкон, чтобы он мог посмотреть на сцену, где разыгралась трагедия, приведшая к распаду его личности.
Поток машин медленно продвигался к развязке на Западном проспекте. Я потерял Кэтрин из виду – между нами возник стеклянный занавес стен высотных жилых домов. Вокруг меня в кишащем мухами свете солнца распростерлась утренняя громада дорожного движения. Как ни странно, я не испытывал нетерпения. Ужасающее предчувствие беды, которое, словно светофор, висело над моими предыдущими экскурсиями по автострадам, теперь исчезло. Присутствие Воана – где-то рядом со мной, на одной из этих переполненных улиц – убедило меня в том, что можно найти некий ключ к грядущему автогеддону. Его фотографии половых актов, фрагментов радиаторных решеток и приборных панелей, сочленений локтя и оконной стойки, женских половых органов и циферблатов демонстрировали возможности новой логики, порожденной этими размножающимися артефактами, представляя законы родства между чувственностью и энергией сжигаемого топлива.
Воан меня испугал. То, как бессердечно он использовал Сигрейва, играя на безумных фантазиях, рождающихся в сотрясенных мозгах этого дублера, было для меня предостережением: он склонен заходить сколь угодно далеко, извлекая пользу из сиюминутной ситуации, возникшей вокруг него.
Когда движение вынесло меня к развязке Западного проспекта, я набрал скорость и на первом же повороте к Драйтон-парку свернул на север. Многоэтажный дом, словно поставленный вертикально стеклянный гроб, вздыбился над моей головой, когда я въезжал в подземный гараж.
Вернувшись, я неугомонно заметался по квартире в поисках блокнота, в котором Кэтрин записывает то, что ей передают по телефону. Я хотел перехватить какие-нибудь записи о ее любовниках, но не из сексуальной ревности, а потому, что эти отношения могли повредить чему-то, что готовит для нас всех Воан.
Кэтрин неустанно проявляла заботу и любовь ко мне. Она так активно поощряла мои свидания с Еленой Ремингтон, что мне иногда казалось, будто она готовит почву для бесплатной консультации, окрашенной яркими лесбийскими тонами, по поводу какой-нибудь загадочной гинекологической хвори – межконтинентальные пилоты, с которыми она братается, вероятно, награждены большим количеством болячек, чем все эти перепуганные иммигранты, которых перегоняют через кабинет Елены Ремингтон.
Я провел целое утро в поисках Воана, обследуя подъездные дороги аэропорта. С парковочных площадок бензоколонок на Западном проспекте я разглядывал встречный поток машин, колесил вокруг Океанического терминала с его смотровой платформой, надеясь увидеть, как Воан подстерегает заезжую звезду или политика.
4
Гироскоп – прибор со свободной осью, вращающийся с большой скоростью, обладает устойчивостью при разных положениях.