Карл Ханс Штробль
«Автомат Хорнека»
Karl Hans Strobl
«Der Automat von Horneck» (1904)
— Видите ли, — начал мой друг, — довольно несправедливо высмеивать наше время за всеобщую усталость и раздражительность.
Ведь если взглянуть с другой стороны, в нем уже столько передового и прогрессивного, что небольшая деградация была бы даже полезна. Не следует насмехаться над эксцентричностью декаданса. Куда лучше попытаться постичь его. Ибо он дарит нам фантастические сны, которые скрашивают нашу обыденную действительность. К тому же декаданс — всего лишь временное явление. Вспомните, к примеру, романтизм конца восемнадцатого века. Это то же самое.
Сквозь покров целого столетия еще можно ощутить в глубине души восторженный трепет неведения, который как бы противостоит спокойствию наших дней просвещения. Были времена разбойничьих романов и баллад о рыцарях. Еще во времена сиятельного Иосифа II люди уже искали романтической мрачности Средневековья. Далекое прошлое притягивало людей сильнее, чем время почтенного бюргерства.
И я выражаюсь сейчас отнюдь не метафорически. Знавал я многих благородных господ, которые заново отстраивали свои старые имения и там предавались сомнительному атавизму. Как раз здесь неподалеку есть один замок, которому тоже посчастливилось возродиться. Правда, новая жизнь продлилась недолго. Сейчас Хорнек снова в руинах. А ведь в первый год возрождения казалось, что времена рыцарства возвращаются.
В семейных документах, грамотах и хрониках, сохранившихся у одного священника, я прочел одну довольно странную историю. И поскольку я знаю, вы любите странные истории, я вам ее поведаю.
Человека, который год своей жизни в замке Хорнек грезил о возвращении стародавних времен, звали граф Иоганн фон Ройтерсган. Он был настоящим баловнем венского общества. Его атлетическое телосложение и блистательный острый ум приносили ему победы и на поле боя, и на охоте, и в любви. Свои успехи он воспринимал как нечто само собой разумеющееся, что придавало его облику оттенок благородного достоинства. Времена становились неспокойными. Казалось, что ужас революции, вовсю бушевавшей во Франции, шипящей змеей проползал во все страны, и Вена начала жить словно в последний день. Все чувства выплескивались до полного истощения. Люди закружились в безумном танце вечного поиска наслаждений.
Графа тоже захватил этот бурный поток. Однако он знал меру во всем и никогда не терял самообладания. Именно поэтому он снискал к себе еще большее уважение. Но однажды он куда-то пропал, и лакеи прекрасных дам были вынуждены смущенно сообщить своим госпожам, что графа и след простыл. Он променял мир шумных удовольствий на тот, что обещал его душе более возвышенное наслаждение.
После длительных переговоров с последним наследником обнищавшего рода Хорнек он приобрел замечательные руины в тихой лесной долине. И если говорить кратко, то пока граф еще наслаждался праздником жизни в Вене, замок был снова отстроен. Стены опять возвышались над буйными кронами деревьев, а выступы над крепостными воротами дерзко тянулись вверх. Как только приготовления были закончены, граф отправил в замок сообщение о своем прибытии.
Он приехал ночью. Отпустил экипаж и поднялся в замок по извилистой горной тропинке. Двое слуг с факелами вышли ему навстречу. Тяжелый ключ повернулся в замке, и небольшая дверь открыла вход на узкую винтовую лестницу, которая вела прямо в спальню. Граф съел кусок оленьей ноги, поджаренной на вертеле, и выглянул во двор, где суетливо носились слуги, исполняя его приказы. Красные искры их факелов разлетались во все углы и темные впадины двора, огненными птицами взмывали вверх, за стену, огибая края и выступы, и неслись дальше в темноту, чтобы потом упасть в черные кроны деревьев.
На следующее утро хозяин замка прогуливался по коридору внутренней стены. На нем был камзол из шкуры буйвола, а сбоку из отделанных драгоценным камнем ножен слабо поблескивал кинжал. Вышитый золотом китель, бриджи и шелковые чулки лежали где-то на дне сундука, куда старый Непомук спрятал их от презрительного взгляда господина. Внизу во дворе лаяла свора трансильванских псов. Когда-то их завели специально для охоты на медведей. И вот уже пятьдесят лет вокруг замка их было не встретить. Так прохаживался граф по своим владениям и бросал взгляд то на причудливо наседающие друг на друга постройки, то на башни, то на мосты соединительных коридоров, будто переброшенные от одного здания к другому. Потом он посматривал вдаль, на кроны деревьев в долине, где хижины крестьян благоговейно вжимались в лесной массив. Только одно удручало графа в этой картине, которая преломлялась в его сознании под воздействием новой охватившей его страсти. Этот замок был слишком нов, и слишком слаб в нем был дух прошлого. Каждый угол, каждая стена выглядели идеально. На крыше посверкивала, отливая красным, новенькая, будто вчера выложенная черепица. На стенах белела свежая штукатурка, а окна были неправдоподобно прозрачны. Все ведь должно быть иначе. С грустной миной умирающего граф вызвал к себе кастеляна и поделился с ним своими мыслями. Тот, в свою очередь, рассыпался в извинениях и пообещал все исправить. И уже на следующий день, пока граф возился в библиотеке, выбрасывая все современные книги (только фолианты пятнадцатого и шестнадцатого веков имели право остаться), в замке снова появились рабочие.