– А если такой знак в Петербурге имеют и другие рыцари? – задумчиво ответила Мура. – Все-таки не хочется подозревать такого достойного человека. Надо все хорошенько обдумать.
– Надо показать господину Астраханкину письмо мсье Бертло! – заявил доктор.
– Клим Кириллович, не сердитесь, – попросила Мура. – Хотя синьорина Чимбалиони….
– Ты думаешь, она искала у нас господина Астраханкина? – встрепенулась хозяйка. – Это он ухаживал за нашей Брунечкой и вызвал такую вспышку ревности у циркачки? Странно, такой благовоспитанный господин, и так любит свою дочь.
– Нет, нет и нет! – вскочила Брунгильда. – Вы меня сведете с ума! Не ухаживал за мной этот торговец!
– Ты просто не помнишь! – возразила Мура. – Ты же сама говорила, что тебя опоили каким-то наркотическим зельем….
– О Боже! – Доктор рухнул на стул. – Скорей бы пришел Николай Николаевич! Он во всем разберется!
Пристыженные женщины прикусили язычки, и как раз вовремя – из прихожей послышался звук электрического звонка.
– Вот и он, – облегченно вздохнула Елизавета Викентьевна, – пора. Сейчас все расставим по своим местам.
Но вместо профессора в белом проеме дверей вновь появилась Глафира.
– Господин Холомков, Илья Михайлович. Изволите принять?
Елизавета Викентьевна и Брунгильда переглянулись, Клим Кириллович недовольно поморщился, а Мура снова умоляюще зашипела:
– Пустите, пустите его, прошу вас.
Доктор вспыхнул.
– Проси, – обреченно вздохнула Елизавета Викентьевна, сквозь охватившее ее волнение она заметила по некоторым, одной ей понятным признакам несомненный внутренний трепет и у дочерей.
Когда на пороге гостиной возник рослый красавец, легонько тряхнувший пышной русой шевелюрой – в знак общего сдержанного поклона, – и обвел пространство своими синими глазами, в которых проплывали туманные облачка, женщины задержали дыхание и изобразили прохладную учтивость. Разъяренный доктор Коровкин закашлялся от ударившего в нос пряного дуновения дорогого одеколона.
– Прошу прощения за внезапный визит, – сказал Илья Михайлович, собираясь приступить к целованию дамских рук.
Он не успел сделать и шага, как внезапно вскочила Брунгильда и выкрикнула:
– Что все это значит? Как вы смеете меня преследовать?
Улыбка медленно сползла с губ русского Адониса.
– Зачем вы здесь? – продолжила Брунгильда. – Что вам от меня надо? Проклятый плащ? Так забирайте его и уходите!
Она бросилась к стулу, схватила в охапку черный плащ с капюшоном, ткнула его в грудь Ильи Михайловича и топнула ножкой.
– Вон! Вон! Не смейте мне показываться на глаза вместе со своей синьориной Чимбалиони!
– Брунгильда! – Елизавета Викентьевна и доктор заторопились к девушке.
– Уходите! – кричала Брунгильда. – Она вас там ждет!
Пятясь к дверям, со скомканным плащом в руках, Илья Михайлович растерянно бормотал:
– Прошу вас, успокойтесь… Вы ошиблись… Ее там нет…
– А кто там вас ждет? – набросилась на Холомкова Мура.
– Герр Вернер… мой приятель…
Мура едва вспомнила человека, имя которого слышала один раз в жизни. Неожиданно разъярившись, она пронзительно взвизгнула:
– Я все расскажу госпоже Малаховской!
Глава 19
Карл Иванович Вирхов спешно покинул здание Окружного суда на Литейном, рядом с ним рысцой трусил кандидат на судебные должности Павел Миронович Тернов. Юный юрист бережно прижимал к груди портфель, где лежали должным образом оформленные бумаги, – товарищ прокурора, покоренный безупречной логикой опытного следователя, без колебаний подписал разрешения на обыски и арест, о которых тот хлопотал.
Следователь теперь точно знал, кто убийца книжного воротилы Сайкина. Этот человек фотографировал Сайкина, Суржикова и компанию в издательстве. Карл Иванович в который раз за свою многолетнюю практику убедился, что стоит начать расследование, как из массы ежедневных случайностей обязательно всплывают имеющие непосредственное отношение к делу. Такой судьбоносной случайностью стала и демонстрация тщеславным морским волком доктору Коровкину знаменательной фотографии.
Теперь Вирхов направлялся к Суржикову, важнейшему свидетелю в запутанном деле, чтобы прихватить его на очную ставку с убийцей. По дороге Вирхов заглянул в участок, забрал околоточного – на случай, если потребуется применять силу.
Прислуга провела Вирхова и его спутника в запущенную комнату, служившую и гостиной, и столовой. Любитель кактусов и двое его друзей хлопотали вокруг винной бочки, водруженной на деревянную лавку, пребывая в изрядном подпитии.
– Прошу прощения, ваше превосходительство, – растерянно пробормотал Суржиков, узрев на пороге человека в шинели и форменной фуражке. – Чем обязан?
– Вижу, некстати, – пробасил важно Вирхов, осматривая необычное убранство гостиной. – Что празднуем?
– Праздника особого вроде нет. – Суржиков поскреб затылок и просиял: – Да душа у меня поет! Зацвел мой самый драгоценный кактус. Видимо, от повышенной влажности и упавшего давления. Эх, такие наводнения, да почаще бы… Поверьте мне на слово, этот кактус – панацея от мужской слабости!
– Это он? – Вирхов брезгливо сощурился, уставившись на подоконник: там, из цветочного горшка торчал внушительный зеленый столб с безобразными колючками, на его макушке вспучилось нечто розовое, в основании столба примостились два пузатых, ершистых шарика.
– Нет, ваше превосходительство, это мелочь, дрянь. А вот извольте взглянуть на настоящее чудо!
Суржиков мелкими шажками перебежал к двери, ведущей в смежную комнату, и распахнул створки. Взору Вирхова и выглядывающего у него из-за плеча раскрасневшегося Тернова предстала кактусовая оранжерея с брезентовым ложем хозяина посередине. Комната была жарко натоплена.
– Вон, на скамеечке, видите? Это и есть мой триумф, – горделиво прошептал Суржиков, с любовью глядя на невзрачный голубовато-серый шарик с желтоватыми пятнами, въевшимися в колючки подобно болячкам. – Боится сквозняков, долго любоваться нельзя.
– Вы и Сайкина этим зельем кормили? – скривился Вирхов, для которого таинственная смесь, обнаруженная в котелке Сайкина обрела зримую реальность: помимо сельдерея и соли, там мог быть и кактус.
Суржиков разом поскучнел.
– Цветения он не дождался. А отросток у меня запросил. Как издателю откажешь? Опять-таки опыт полезный.
Вирхов хмыкнул.
– На потайную квартиру Сайкина хаживали?
Морской волк не стал запираться – личность таинственного старьевщика в морской форме была установлена. Довольный, что одной загадкой в деле меньше, Вирхов вернулся к столу, возле которого притихли, словно стараясь стать еще невзрачнее и незаметнее, суржиковские собутыльники.
– Кто такие? – следователь насупился. Вместо мужичков отозвался хозяин квартиры:
– Друзья мои давнишние, из отставных служащих, сами ко мне пожаловали. С уловом. Вода-то спадает, ваше превосходительство.
– Так эту бочку из воды выловили?
– Так точно, ваше превосходительство, у вас глаз опытный. Стихия, она и есть стихия. Сколько добра погибло! Нам такую бочку вина и в складчину не купить, а тут задаром досталась! Когда я плавал, мы иной раз и не такие бочонки вылавливали – вся команда гуляла напропалую.
– Вам и сейчас надобно всю команду созывать, – проворчал Вирхов. – Чего не открываете?
– Дак пока дотащили, пока отдышались, пока рассмотрели. Тут и вы нагрянули. Извините, зачем изволили пожаловать? – В голосе Суржикова слышалось явное нетерпение.
– На днях вас посещал доктор Коровкин, – сказал Вирхов строго, – и вы показывали ему фотографию. Где она?
– Здесь, здесь. – Суржиков с готовностью достал из комода снимок, на котором были изображены покойный Сайкин, его дочь, Суходел, Малаховская, Полянский, Суржиков.
– А кто снимал? Кто фотографировал? – спросил Вирхов, заранее предвкушая ответ.
– Фамилии не помню, – заторопился с ответом хозяин, – мужчина-красавец, фотографический аппарат дорогой, из-за границы, на шее висел у него в кожаном футляре. Сопровождал госпожу Малаховскую. – Суржиков явно пребывал в недоумении. – А почему вы спрашиваете?