— Господа, — повторил он, — вы знаете почему мы собрались здесь. Знаете очень хорошо. Поэтому я не буду многословен.
— Министр почты и телеграфа, — продолжал Жермен, — пошел навстречу нам и через три дня 225.000 франков поступят в Главный Почтами, якобы, для выплаты жалованья африканским стрелкам, находящимся сейчас в Париже.
— Шайка Гарнера, через своих осведомителей, несомненно будет знать об этих деньгах, а может быть уже и знает. И, я думаю, они соблазнятся легкостью ограбления, прекрасно зная, что никаких сигнализаций в почтамте нет, охраны так же.
— Что сделаем мы? — с этими словами Жермен раскрыл папку с делом Гарнера и достал план Парижа с пометками, сделанными им накануне.
— Вот перед вами план города. Красным кружком отмечен Главный Почтамт, стрелками обозначены ваши посты. И сейчас мы распределим места и каждый из вас получит по десяти полицейских в помощь.
Жермен начал называть имена, указывая на плане место, которое должно быть занято, время прибытия и дом, который будет служить убежищем до начала операции. Каждый из его помощников стремился получить более ответственный пост, прекрасно понимая, что от этого зависит размер награды, обещанной министром юстиции.
Жермен успокоив их, заявил:
— Каждый пост в одинаковой мере ответственный. Никто не знает в какой переулок свернут зверские автомобилисты.
— Я прошу вас, господа, не забывать, — заметил он, — что там где будет проходить автомобиль — там пройдет смерть. Нужно быть осторожным, но не трусом.
Среди присутствующих прошел ропот.
Жермен поспешил их успокоить.
— Не примите это за обиду. Я, наоборот, призываю вас к осторожности. Кому, как не мне прекрасно известно, что трусов здесь нет.
Было уже около двух часов ночи, когда закончилось совещание у Жермена.
Провожая своих помощников, Жермен говорил им:
— Желаю удачи, господа. Будьте осторожны.
Оставшись один, Жермен еще раз посмотрел все дело Гарнера. Он видел, как увеличивался счет этого бандита. Убийство, следовало за убийством, лишь иногда мелькали скромные слова: воровство автомобиля. Но это уже было дело Боннота.
Роберт Пенсен, ставший знаменитостью после ареста, больше не скучал. У него было по горло дел. Статья следовала за статьей. Он уже давно забросил Луврскую галлерею, всецело отдавшись криминальным вопросам. Его последняя статья «Падение полиции» принесла ему лишнюю ветвь в его венок славы, но житейский путь стал от этого более тернист. Полиция не могла простить ему его насмешек и карикатуры Честерльсона — изобразившего Жермена на корове, а автомобилистов усадившего на аэроплан.
И не смотря на позднее время Пенсен еще не спал. Он заканчивал очередную статью о Гарнере и его шайке. Он писал:
«Я с ужасом предчувствую, что Гарнер со своей шайкой предсказывают новую эпоху в истории преступлений. И если это действительно так, то мы, к несчастью, находимся только в начале этой эпохи. Какие страшные драмы будут охватывать будущее. Если додумать все до конца пред вами предстанет ужасная картина.
Бандит, читающий Анатоля Франса и Достоевского!
Человек не щадящий жизнь других, данную Богом.
Кто он? Имеет ли он право называться человеком?
Если другие бандиты обдумывая преступление избегают убийств, то шайка Гарнера возвела убийство в принцип. Намечая очередное ограбление, они не подсчитывают жертвы. Ясно одно — каждый, кто станет на их пути, будет убит.
Автомобиль смерти мчится по улицам Парижа, оставляя кровавый след. Смерть несет их.
Чем занята полиция?
Объявлением о наградах за поимку убийц и только. А Гарнер остается неуловимым».
Пенсен писал, а перед его глазами стоял образ Гарнера, каким он его видел в день убийства курьера. Как не вязались действия этого бандита с его внешностью.
Часто последнее время Пенсен задумывался над тайной Гарнера. Что толкнуло его на этот путь? Ведь не всегда же он был таким зверем. Но мысли о Гарнере мешали Пенсену писать. Хотелось ему по другому осветить образ Гарнера. Написать о нем как о человеке случайно попавшем в среду бандитов. Но он понимал, что сделать этого нельзя.
Закончив статью, Пенсен перечел ее и в глубине души остался недоволен. Все это не то. Но зная вкус своих читателей, другого он написать не мог. Остается одно — немедленно отправить ее в Осло.