Когда рядом со станцией возникает длиннуш, все экскурсоводы Соляриса облегченно выдыхают. Одной проблемой, как минимум на неделю, а то и на две становится меньше. На целую смену можно забыть о том, чтобы выискивать на постоянно меняющейся карте планеты какие-то точки, куда можно было бы свозить клиентов.
По нечетким спутниковым снимкам не всегда понятно, что за объект ждет в точке, где гладь океана сморщилась, собралась в какой-то пузырь или искривилась еще каким–то образом.
– Какая-нибудь ассиметриада может возникнуть в середине дня, – жалуюсь я Амелии. – Ты подрываешься, вытаскиваешь из номеров тех, кто еще вчера настаивал на экскурсии, готовишь глайдер, читаешь скороговоркой инструктаж, и уже понимаешь, что скорее всего не успеешь. Летишь два часа в одну сторону, поглядывая на снимки спутника, а застаешь невзрачные осколки, медленно уползающие под воду или еще хуже – ровную гладь.
– Наверное, надо прописать предупреждения, – жмет плечами Амелия. – Мол, администрация не несет ответственности за поведение Соляриса. Экскурсоводы не могут обеспечить стопроцентной гарантии посещения таких-то объектов.
Я усмехаюсь.
– Конечно оно есть! Обернись. – Я машу рукой за спину. – Там на пассажирских стеклах наклеен текст, но ты попробуй объяснить это подвыпившим клиентам, одуревшим от первой своей встречи с гостем.
Амелия хмурится. Пальцем оттягивает ткань леггинсов на коленке, а потом отпускает. Делает снова. Смотрит вниз, будто слушает меня вполуха. Кажется, будто она боится. Только чего? На океан смотрит без интереса, летать не боится, лишь иногда на руки мои посматривает, будто проверяя точно ли я делаю все правильно.
Полоса света на горизонте алеет, ширится. Небо оранжевеет, океан из чернильно-фиолетового постепенно окрашивается в красный.
– Да ладно, – удивленно шепчу я.
У линии горизонта, тянутся к небу две закрученные спирали.
Симметриада.
Самые нестабильные объекты Соляриса.
И самые красивые.
Появляются внезапно – на поверхности океана вздувается зеркальный пузырь. Наблюдать такое на рассвете или закате, когда в изогнутой сфере отражаются отливающее красным небо, тянущиеся из-за горизонта лучи и плещущиеся чернильные волны – чудовищно красиво. Жаль длится это не больше минуты, чтобы застать такое нужно обладать удачей космического масштаба. По-моему существует не больше пяти видеозаписей, и лишь две из них приличного качества.
Рождение симметриады я, конечно, никогда не заставал, но вот созревшую или уже умирающую – облетал не раз.
Симметриада впереди выглядит стабильной, скорее всего, появилась около часа назад.
Амелия наконец-то смотрит в окно. Я бросаю на нее быстрый взгляд. Чувствую волну гордости. Симметриада на нашем пути – чистейшая удача, но мне почему-то хочется думать, что в этом есть и моя заслуга.
Говорят, что человеческому разуму особенно приятно наблюдать симметрию. Наверное, это действительно правда. Как ни подлететь к симметриаде – снизу или сверху, всегда можно без труда найти ту линию, ось, по обе стороны которой все части симметрии зеркально повторяют друг друга.
Амелия запускает руку в рюзкак, копошится и выуживает ножницы. Те самые, которые компания вручает каждому. Поднимает перед собой.
Заметила. Ручки ножниц закручиваются двумя спиралями, схематично повторяя симметриаду.
Я опускаю мощность до минимальной. Глайдер практически ползет между изгибами застывшей плазмы. Закручивающиеся фрактальные узоры переплетаются между собой, блестят в рассветных лучах, окрашенные в красный, кажутся раскаленным стеклом, медленно остывающим на наших глазах.
– Как думаешь, зачем он это делает? – медленно спрашивает Амелия.
– Он?
– Океан.
Амелия послоняется к окну лбом. Её дыхание оседает на стекле.
Я тяжко вздыхаю. Соляристы переломали немало копий на этом поле, потратили десятки лет, выдвинули сотни гипотез, но так и не пришли к однозначному выводу, что означают все эти метаморфозы разумного океана.
– Помнишь Большой Каньон? – спрашиваю я.
Амелия с трудом отрывает взгляд от пурпурных волн и переводит его на меня.
– Тебя так впечатлила та поездка, что ты недели три рисовала только каньон. Мама купила новую упаковку краски, потому что у тебя закончился красный и оранжевый.
Амелия хихикает. Помнит.
– Каньон не старался произвести впечатления, – продолжаю я. – Он просто существовал. И ему было наплевать на то, что ты о нём думаешь.
– Трудно… Поверить, – говорит Амелия.
И это правда. Кажется, человеческий эгоизм просто не способен осознать величину Вселенной. И так было всегда. Мы придумываем историю о том, что всесильное существо создало весь мир, все планеты и звезды лишь для того, чтобы в его центр поместить нашу Землю.