Веснушки радости
Владиславу Ходасевичу
Вечер был ужасно туберозов,
Вечность из портфеля потеряла morceau
И, рассеянно, как настоящий философ,
Подводила стрелкой физиономию часов.
Устал от электрических ванн витрин,
От городского грамофонного тембра.
Полосы шампанской радости и смуглый сплин
Чередуются, как кожа зебр.
Мысли невзрачные, как оставшиеся на-лето
В столице женщины, в обтрепанных шляпах.
От земли, затянутой в корсет мостовой и асфальта,
Вскидывается потный, изнурительный запах.
У вокзала бегают паровозы, откидывая
Взъерошенные волосы со лба назад.
Утомленный вечерней интимностью хитрою,
На пляже настежь отворяю глаза.
Копаюсь в памяти, как в песке после отлива,
А в ушах дыбится городской храп;
Вспоминанье хватает за палец ревниво,
Как выкопанный нечаянно краб.
«Мы пили абсент из электрической люстры…»
Мы пили абсент из электрической люстры,
Сердца засургученные навзничь откупорив.
Потолок прошатался над ресторанной грустью
И все завертелось судорожным кубарем.
Посылали с воздухом взорную записку,
Где любовь картавила, говоря по французски,
И, робкую тишину в угол затискав,
Стали узки
Брызги музыки.
Переплеты приличий отлетели в сторону,
В исступленной похоти расшатался мозг.
Восклицательные красновато-черны!
Они исхлестали сознанье беззастенчивей розог.
Все плясало, схватившись с неплясавшим за́-руки,
Что то мимопадало, целовался дебош,
А кокотка вошла в мою душу по контрамарке
Не снявши, не снявши, не снявши кровавых галош.
«Бледнею, как истина на столбцах газеты…»
Бледнею, как истина на столбцах газеты,
А тоска обгрызает у души моей ногти.
На катафалке солнечного мотоциклета
Влетаю в шантаны умирать в рокоте.
У души искусанной кровяные заусенцы
И тянет за больной лоскуток всякая.
Небо вытирает звездные крошки полотенцем
И моторы взрываются, оглушительно квакая.
Прокусываю сердце свое собственное,
А толпа бесстыдно распахивает мой капот.
Бьюсь отчаянно, будто об стену, я
О хмурые перила чужих забот.
И каменные проборы расчесанных улиц
Под луною меняют брюнетную масть.
Наивно всовываю душу, как палец,
Судьбе ухмыльнувшейся в громоздкую пасть.
«Кто-то на небе тарахтел звонком…»
Кто-то на небе тарахтел звонком и выскакивала
Звездная цифра. Вечер гонялся в голубом далеке
За днем рыжеватым, и за черный пиджак его ло-
вила полночь, играя лупой в бильбокэ.
Все затушевалось и стало хорошо потом.
Я пристально изучал хитрый крап
Дней неигранных, и над витринным шопотом
Город опрокинул изнуренный храп.
И совесть укорно твердила: Погибли с ним –
И Вы и вскрывший письмо судьбы!
Галлюцинация! Раскаянье из сердца выплеснем
Прямо в морду земле, вставшей на дыбы.
Сдернуть, скажите, сплин с кого?
Кому обещать гаерства, царства
И лекарства?
Надев на ногу сапог полуострова Аппенинского,
Угрюмо зашагаем к довольно далекому Марсу.
«Мозг пустеет, как коробка со спичками…»
Мозг пустеет, как коробка со спичками
К 12 ночи в раздраженном кабаке. Я
Память сытую насильно пичкаю
Сладкими, глазированными личиками
И бью сегодняшний день, как лакея.
Над жутью и шатью в кабинете запечатанном,
Между паркетным вальсом и канканом потолка,
Мечется от стрел электрочертей в захватанном
И обтресканном капоте подвыпившая тоска.
Разливает секунды, гирляндирует горечи,
Откупоривает отчаянье, суматошит окурки надежд.
Замусленные чувства бьются в корчах,
А икающая любовь под столом вездежит.
«На лунном аэро два рулевых…»
На лунном аэро два рулевых.
Посмотрите, пьяная, нет ли там места нам?!
Чахоточное небо в млечных путях марлевых
И присыпано ксероформом звездным.
Зрачки кусающие в Ваше лицо полезли,
Руки шатнулись поступью дикою,
Всюдут морщинистые страсти в болезни,
Ожиревшие мысли двойным подбородком хихикают.
По транспаранту привычки живу, вто-
рично сбегая с балансирующего ума,
И прячу исступленность, как в муфту,
В облизывающиеся публичные дома.