Но когда Матвей хотел помочь дочери одеться, воспитательница строго заметила:
- Нет уж, вы мне ребенка не балуйте, пусть привыкает одеваться сама.
Может, она и права. Но Матвею, выросшему без родителей и не знавшему в детстве ласки, не хотелось соглашаться с этой напускающей на себя строгость девушкой. И он с мучительным чувством жалости и обиды наблюдал за тем, как Иришка пытается сама завязать на ботиночках шнурки, торопится и поэтому у нее ничего не получается. Шнурки он все-таки помог завязать.
Они уже опаздывали, шофер гнал машину на предельной скорости. Люся тревожно поглядывала на дорогу, каждый раз вздрагивая, когда с коротким свистом мимо проносились встречные машины. А Иришку быстрая езда развеселила, и она, ерзая у Матвея на коленях, без умолку тараторила:
- Папулеська, купис мне в Москве масынку?
- Заводную?
- Нет, настоясюю. И мы будем с тобой и мамоськой катася. И бабуленьку Наденьку возьмем.
- Да, - спохватилась Люся. - Я тебя тоже попрошу кое-что купить в Москве. Вот список.
Матвей взглянул на бумажку, в ней значилось двадцать три пункта. Он усмехнулся и покачал головой, Люся виновато сказала:
- Здесь лишь самое необходимое, я и так сократила список почти наполовину. И потом: в кои-то веки еще выберешься в Москву!
Это верно, за годы службы на Севере в Москву его вызывали впервые.
Когда они приехали на аэродром, посадка в самолет уже заканчивалась, по трапу поднимались последние пассажиры. Торопливо попрощавшись с женой и дочерью, Стрешнев побежал к самолету.
Салоны самолета были заполнены до отказа. Летели в основном женщины с детьми. Так повторялось каждую весну, детей вывозили на юг, едва заканчивались занятия в школе. Летчики называли это "птичьими перелетами", ворчали, что забиты проходы, впрочем, ворчали добродушно. В самолете действительно стоял гвалт и писк, похожий на гомон птиц на знаменитых "базарах".
"А птицы, наверное, уже прилетели, - подумал Матвей. - Они каждый год летят на Север, преодолевая тысячи километров тяжелого пути. Для чего?" Он слышал, что птицы летают сюда лишь за тем, чтобы напоить детенышей талой снеговой водой, что в этой воде есть какая-то особая живительная сила. Он читал где-то, будто от талой воды человек молодеет.
Пока он наконец добрался до своего места в хвосте самолета, уже запустили двигатели. Их долго опробовали на всех оборотах, Матвею хотелось еще раз взглянуть в иллюминатор на жену и дочь, но его место оказалось с другого борта. Он увидел их лишь тогда, когда самолет поднялся в воздух и делал над аэродромом разворот. Они стояли возле машины, совсем маленькие, Иришка одной ручонкой уцепилась за мать, а другой махала уходящему ввысь самолету.
Но вот их заслонило тонкой кисеей облачка, потом самолет нырнул в плотный туман, не стало видно ни земли, ни солнца, ни неба, только серые космы тумана цеплялись за дрожащее крыло самолета, да на стеклах иллюминатора выступили слезинки конденсата.
Матвей откинулся на спинку сиденья и почти мгновенно провалился в темную пропасть крепкого, беспробудного сна, которому уже не могли помешать ни натужный, густой рев моторов, ни детский гомон, ни визг джаза, доносившийся из лежавшего на коленях у соседа транзистора, ни тем более увещевания стюардессы, умолявшей пассажиров не вставать с мест и не курить до тех пор, пока самолет не наберет заданную высоту и не погаснет световое табло.
3
Оказывается, для него был забронирован номер в гостинице ЦДСА. Стрешнев, получив ключи, несколько секунд раздумывал, что делать: идти сразу в номер или сначала поужинать. Он решил поужинать, однако в номер все равно пришлось заносить чемодан. А войдя и увидев широкую деревянную кровать, он уже не мог больше ни о чем думать, быстро разделся, нырнул под одеяло, и заснул, наверное, чуть раньше, чем успел опустить голову на подушку.
Дежурной по этажу он не сказал, чтобы его разбудили, проснулся в начале десятого и с недоумением огляделся вокруг, не понимая, как он очутился тут, в незнакомой комнате. Казалось, что он, как заснул в самолете, так и не просыпался. Потом вспомнил, что собирался ужинать, ему сразу захотелось есть, но, взглянув на часы, он вскочил. Наспех побрившись и одевшись, сбежал вниз.
От площади Коммуны до штаба можно было доехать только с пересадкой, он явно опаздывал, и вся надежда теперь была на такси. Но стоянка далеко, у театра, ему сказали, что туда не стоит бежать, машин там в это время не бывает, лучше ждать здесь, потому что утром приходит много поездов, кто-нибудь да приедет в гостиницу на такси.
И верно, не прошло и пяти минут, как ему удалось поймать машину, еще через десять минут он уже подъезжал к Главному штабу Военно-Морского Флота. Минут десять отняла процедура оформления пропуска. Однако в приемной главкома он оказался вовремя, стоявшие в углу массивные часы показывали без двух минут десять.
Он сразу подумал, что спешил, наверное, зря: в приемной сидело несколько адмиралов и капитанов первого ранга, почти все они с папками, вероятно с докладами главкому. Столь крупное "созвездие" адмиралов и каперангов Стрешневу еще не приходилось наблюдать, он, робко поздоровавшись, стал в углу, не решаясь сесть в присутствии такого многочисленного начальства.
Сидевший за столом офицер, видимо, порученец главкома, приподняв от бумаг голову, вопросительно посмотрел на Стрешнева. Наверное, Матвей должен был ему представиться, но не знал, удобно ли это делать в присутствии старших по званию. Порученец спросил сам:
- Простите, как ваша фамилия?
- Капитан третьего ранга Стрешнев.
Порученец заглянул в лежавший перед ним список, потом посмотрел на часы. В этот момент они отбили первый удар, и порученец сказал:
- Проходите. Вот сюда.
Стрешнев оказался в просторном кабинете.
* * *
Главком был не один. За длинным столом сидели еще четыре адмирала, среди них Стрешнев узнал начальника Политуправления Военно-Морского Флота, он посещал лодку года три назад, когда Матвей был еще штурманом. Должно быть, адмирал тоже узнал его, приветливо кивнул и улыбнулся.
Выслушав доклад о прибытии, главком жестом указал на стул в самом конце длинного стола:
- Прошу садиться.
Матвей неслышно прошел по мягкому ковру и присел на краешек стула. От адмиралов его теперь отделял этот длинный полированный стол, льдисто поблескивающий в лучах льющегося в окно солнца. Адмиралы сидели спиной к окну, их лица было трудно различить, но Матвей чувствовал, что его разглядывают - молча, пристально, изучающе. Он опустил глаза.
Молчание длилось, может быть, всего одну минуту, но эта минута показалась Матвею вечностью, он успел за это время передумать о многом. Почему-то вспомнил детдом, встречу с матерью в комнате начальника милиции, своего первого командира лодки Крымова и последний разговор со Сливкиным перед отъездом в Москву. Потом вспомнил капитана первого ранга, "сосватавшего" его на атомную лодку, и понял: речь пойдет опять о новом назначении "И как я раньше не подумал об этом?"
Он твердо решил отказаться от любого предложения. С Гуреевым они хорошо сработались. Полгода, как получил квартиру, Люся работает, Иришку устроили в садик... В конце концов, кочевая жизнь надоела не столько ему, сколько Люсе. Нет, он совсем не жаждет покоя, он просто хочет, чтобы его семья жила нормальной жизнью, чтобы у Люси был хотя бы свой угол и работа. Он вспомнил, что Иришка и родилась-то в дороге, до двух лет спала в чемодане. Этот громадный чемодан и перинка были их единственной домашней утварью, потому что они жили у тех, кто уезжал в отпуск - месяц у одного, месяц у другого, затем - у третьего. Зимой, когда отпускников было мало, жили в гостинице, со всеми вытекающими отсюда неудобствами и последствиями. Может быть, поэтому Иришка час то болела...
А на новом месте, он знал, все приходится начинать сначала...
- Товарищ Стрешнев, - сказал главком, - мы пригласили вас за тем, чтобы предложить вам должность командира атомной лодки. Считаете ли вы себя подготовленным к этому?
Главком ждал. Ждали и остальные адмиралы, отвечать надо было сразу.