Разговор приобрел несколько философское направление, но, вопреки ожиданиям Стрешнева, интерес Дубровского к нему не пропал. Правда, Дубровского поначалу покоробил назидательный тон, в котором начал говорить Стрешнев. Дубровский и сейчас еще с чем-то не соглашался, но внутренне уже согласился со Стрешневым, хотя все еще не спешил в этом признаться.
Наконец сказал:
- А вы все такой же.
- Какой? - спросил Стрешнев, не поняв, сказал ли это Дубровский с одобрением или с осуждением.
- Упрямый, ну и целеустремленный, что ли. Я вас, признаться, раньше недолюбливал. Впрочем, вы это знаете. А вот сейчас вы, по существу, отчитали меня, а я почему-то не обижаюсь. Почему?
- Может быть, потому что я прав?
- Вероятно. Я даже начинаю подозревать, что и мои начальники были правы, задержав мое представление к званию. Может, и они видят во мне то, что увидели вы? Хотя я и говорю, что многое передумал за это время и как-то изменился, но, похоже, мне еще надо пошевелить своими извилинами. Во всяком случае, я вам благодарен за откровенность и прямоту, хотя, честно говоря, мне было не очень-то приятно все это слушать...
Он ушел подавленным. И Стрешневу, захотелось помочь ему. "Может, взять его на лодку? Но вряд ли он согласится. Да и кем его возьмешь? Командиром группы? Нет, не пойдет".
На другой день, встретив Дубровского на пирсе, Стрешнев все же спросил:
- Николай Федорович, что вы скажете, если я предложу вам пойти ко мне на лодку штурманом? И вакансия есть.
- Поздно мне начинать все сначала, я вам вчера об этом говорил. А за предложение спасибо.
Сославшись на дела, он направился было в штаб береговой базы, но, отойдя от Стрешнева, остановился на пирсе. Должно быть, думы его были тяжелые, он стоял, ссутулившись, низко опустив голову, упираясь подбородком в жесткий воротник кителя.
7
Штурмана прислали с Тихоокеанского флота. Капитан-лейтенант Горбатенко шесть лет плавал штурманом, но севера пока еще не знал и поэтому сразу взялся за изучение театра, уединившись в своей каюте и обложившись картами, лоциями, справочниками и двухгодовой подшивкой "Извещений мореплавателям". Стрешнев старался поменьше отрывать его от этих занятий, поручив помощнику заниматься пока всеми повседневными делами командира боевой части-один.
Вскоре предстояло выходить в море. Накануне прибыли трое конструкторов. Один из них, здороваясь со Стрешневым, задержал его руку несколько дольше и, расплывшись в белозубой улыбке, весело спросил:
- Не узнаете?
Стрешнев пристальнее вгляделся в его лицо и только теперь узнал:
- Катрикадзе?
- Так точно! - по-военному доложил конструктор. И, обращаясь к своим коллегам, пояснил: - Мы на одной лодке служили.
Потом они весь вечер сидели в гостинице, вспоминали своих бывших сослуживцев.
- Кстати, Дубровский тоже здесь, - сообщил Стрешнев.
- Вот уж с кем мне не хотелось бы встречаться, - сказал Катрикадзе.
- Мне кажется, он изменился к лучшему.
- Дай-то бог. Но я уверен, что он даже не узнает меня.
Больше о Дубровском не вспоминали. Катрикадзе рассказал, как после демобилизации поступил в институт, еще студентом увлекся ракетной техникой, познакомился с самим Королевым, как потом попал в конструкторское бюро. Он оказался интересным и умным собеседником. Стрешнев готов был слушать его хоть всю ночь, но наутро надо было выходить в море.
- Завтра еще поговорим, - сказал Стрешнев, провожая Катрикадзе в комнату напротив, где поселили конструкторов.
На другой день они лишь два раза, да и то мельком, видели друг друга: один раз, когда Стрешнев проходил через ракетный отсек, второй раз в кают-компании, куда Стрешнев забежал всего на пять минут выпить стакан чаю.
В этом походе экипаж отрабатывал очередную курсовую задачу, а попутно конструкторы испытывали новые приборы.. Им помогал Пашков.
Стрешнев особенно внимательно следил за работой штурманской группы. Он с первого же взгляда отметил, что Горбатенко достаточно опытен и аккуратен качество для штурмана наипервейшее. И резинки мокнут в стаканчике со спиртом, чтобы мягче стали; и кусочек замши приготовлен, чтобы смахивать карандашные стружки; и карандаши очинены по-разному: лопаточкой для записей в навигационном журнале, а волосинкой - для ходовой карты; и обсервации нанесены с той неуловимой аккуратностью, которая заметна только опытному глазу.
Стрешнев вспомнил, как во время своей первой самостоятельной штурманской вахты, допустил ошибку при переходе на новую карту, не обратив внимания на ее масштаб. Тогда и хозяйство-то у штурмана было проще: карты, секстан, гирокомпас, эхолот и лаг. Прошло каких-нибудь пять-шесть лет, и вот уже десятки сложнейших приборов в заведовании у штурмана, все их надо знать, всеми уметь пользоваться, предвидеть и устранять их возможные неисправности. Теперь даже матрос штурманский электрик знает то, чего пять лет назад не знал иной офицер.
Пашков вместе с конструкторами не вылезал из приборного отсека, выселив оттуда штатных прибористов. Для замеров пришлось установить несколько дополнительных контрольных приборов, смонтированных на отдельном щите. С их установкой провозились долго, почти до вечера. Наконец Пашков доложил, что можно приступать к испытаниям.
Стрешнев приказал погружаться на глубину. Он внимательно следил за работой на посту погружения и всплытия. Стрелка глубиномера показывала сто двадцать метров, когда Пашков из приборного отсека доложил:
- Товарищ командир, прошу прекратить погружение!
- Стоп погружаться! - тотчас скомандовал Стрешнев и, когда стрелка глубиномера замерла на цифре сто двадцать пять метров, спросил у Пашкова: В чем дело, Иван Спиридонович?
- Не успеваем записывать отсчеты.
Пришлось выделить для записи двух прибористов. Конструкторы предложили погружаться скачками, через каждые десять метров. Оказывается, на самом малом ходу лодка погружается почти вертикально и не учитываются какие-то завихрения.
Всплыли на перископную глубину и начали погружаться скачками. Теперь времени требовалось раз в пять больше, и, проведя один замер, Стрешнев решил остальные отложить до завтра.
На следующий день произвели еще шесть замеров.
Последний замер Стрешнев решил использовать для тренировки "комендоров", как по старинке именовали на лодке моряков боевой части-два. Пашков давал целеуказание и дальше полностью имитировалась ракетная атака.
Вся предстартовая подготовка прошла хорошо, матросы действовали слаженно и умело. Приборы ракетной стрельбы помигивали разноцветными лампочками, ровно гудели сельсины. Вот на панели сразу погасли все шкалы, сейчас выскочит яркая белая надпись "Залп набран" и можно будет воздушным пузырем имитировать пуск.
Но надпись почему-то не появлялась. Еще раз вспыхнули и разом погасли шкалы на панели.
- В чем дело? - спросил Стрешнев у Пашкова.
- Что-то случилось с автоматом. Сейчас выясню.
Из приборного отсека он вернулся мрачным.
- Сгорел трансформаторный блок.
- Причина?
- Причины может быть две: или произошел случайный бросок напряжения в сети, или приборист сразу включил высокое. Сейчас разберемся.
Разбираться не пришлось. Приборист матрос Гущин сам доложил, что ошибочно дал на блок высокое напряжение.