- Давайте я помогу, - предложил лейтенант.
- Не надо, я уже заканчиваю. Теперь не так будет дуть, хотя ватой заткнуть было бы лучше. А еще лучше - поролоном. Да где его тут возьмешь?
- Ничего, сейчас не зима.
- А все-таки холодно, особенно когда ветер. Лейтенант опустился на пуфик и некоторое время молча наблюдал, как Баринов, стоя на подоконнике, ловко орудует стамеской. Потом неожиданно спросил:
- Баринов, что вы считаете самым главным в службе?
Матрос обернулся, сверху вниз внимательно посмотрел на лейтенанта и весело сказал:
- По-моему, самое главное - не терять чувства юмора.
Иванов поднял голову, посмотрел на улыбающегося матроса и горько усмехнулся:
- Легко сказать. А если твое человеческое достоинство унижено, если тебя оскорбили? И тут прикажете улыбаться?
Баринов спрыгнул с подоконника, подошел к Иванову и с упреком сказал:
- Эх, товарищ лейтенант! Я в этом случае рассуждаю так: тот, кто груб, себя же больше и унижает. Его и надо жалеть, а не себя, потому что человек он и в самом деле жалкий!.. Во всяком случае, пасовать не стоит.
- А кто пасует? - настороженно спросил Иванов.
- Это я вообще говорю. В конце концов плохих людей не так уж много: раз-два и обчелся.
"Знает. Знает о моей стычке с Комаровым", - подумал лейтенант.
- Отступать нельзя, - продолжал матрос. - Нырнуть в кусты - это проще всего...
"Неужели и о рапорте знает? Но откуда? Нет, просто догадывается"...
- Что же вы предлагаете? - спросил Иванов.
- Вот я и предлагаю не терять чувства юмора. - И, собрав остатки пакли, Баринов вышел.
Иванов растерянно посмотрел ему вслед. Потом встал, подошел к зеркалу, посмотрел на свое отражение и нравоучительно заметил:
- Вот так-то, лейтенант Иванов!
И потом долго мерил шагами комнату, изредка поглядывая на часы и прислушиваясь, не идет ли Лида. Но ее все не было. Иванов вышел в коридор, но Баринова тоже не было, - должно быть, ушел ужинать. Лейтенанту и самому захотелось есть, но идти в кают-компанию сейчас не стоило.
Он порылся в столе, достал банку тушенки, открыл ее, вытряхнул мясо на сковородку.
В это время пришла Лида.
- Ты уже дома? Извини, я не думала, что ты так рано придешь. - Она взяла у него сковородку и ушла на кухню. Кажется, она не заметила его состояния, что-то напевала у плиты. А он, чтобы окончательно успокоиться, пошел в умывальник, стянул тельняшку и подставил спину под холодную струю.
Когда вернулся, стол был уже накрыт, вкусно пахло мясом и хлебом.
- Знаешь, Толик, я решила не уезжать, - сказала Лида, когда они сели за стол.
- А как же институт? Тебе же всего год остался!
- Окончу заочно.
- Ты с ума сошла! Да тут даже учебников нет.
- Это не беда, - пришлют.
- А смысл?
- Видишь ли, к первому сентября здесь должны открыть школу, а учителей пока нет.
- И тебя уговорили?
- Меня никто не уговаривал, я сама решила. Если, конечно, возьмут без диплома. И потом... - Она подошла к нему, обняла. - Есть еще одна причина: я люблю тебя.
- И не хочешь оставлять одного?
В это время в коридоре послышался топот, и Баринов, отвечая на чей-то вопрос, громко сказал:
- Товарищ лейтенант дома.
"Командир!" - догадался Иванов и встревоженно посмотрел на Лиду.
В дверь постучали.
- Гостей принимаете?
- Да, да, входите, Матвей Николаевич. - Лида засуетилась, зачем-то переставляя тарелки.
Стрешнев, перехватив умоляющий взгляд лейтенанта, согласно кивнул.
- Собственно, я на минуту. Думал, у вас Люся.
- Полчаса назад она была дома. Разве сейчас ее нет? - спросила Лида.
- А я и не заходил домой. Мне Баринов сказал, что видел вас вместе, вот я и зашел.
- Тогда садитесь, поужинайте с нами.
- Спасибо, я только что из кают-компании.
- Хотя бы чаю выпейте.
- Ну, чаю еще можно.
Наливая ему чай, Лида сказала:
- Я решила остаться здесь. Институт буду кончать заочно. Одобряете?
- А муж одобряет? - Стрешнев многозначительно посмотрел на Иванова. Тот отвел глаза и пробормотал, краснея:
- Да, да, конечно.
Лида недоверчиво посмотрела на него и усмехнулась. Он заметил эту усмешку и уже твердо, как клятву, произнес:
- Да, одобряю и, если хотите, рад.
"Тут, кажется, все в порядке", - подумал Стрешнев и сказал:
- Ну и правильно, я в этом не сомневался. - Он снова многозначительно посмотрел на Иванова. Тот выдержал взгляд и кивнул.
- Матвей Николаевич, хотите, я сбегаю за Люсей? - предложила Лида.
- Нет, не нужно, я действительно заглянул на минутку. Мне еще в штаб базы надо успеть.
Ему и в самом деле надо было повидать Дубровского, договориться насчет катера: завтра его надо послать за членом Военного совета. Стрешневу только что сообщили об этом, он догадывался, что Голубев, получив телеграмму, решил сам во всем разобраться.
Иванов, провожая командира, уже на крыльце сказал:
- Спасибо, Матвей Николаевич. А рапорт я завтра заберу.
- Ну, я еще подумаю, отдавать ли его вам. Может, сохраню на память.
- Лучше не надо. Не та память.
- Ладно, идите, а то еще простудитесь. Вон какой ветер.
Ветер и в самом деле крепчал, бухта покрылась рябью, и Стрешнев озабоченно подумал: "Как бы адмиралу не пришлось куковать на аэродроме".
Но к утру ветер стих так же неожиданно, как налетел. Дубровский пошел на катере встречать адмирала, Стрешнев тоже собирался идти с ним, но в самый последний момент раздумал: нечего навязываться, может, адмирал захочет сначала поговорить с Комаровым.
13
За тридцать с лишним лет службы вице-адмиралу Голубеву всего второй раз пришлось разбирать случай, когда командир "не сработался" со своим замполитом. Первый раз это было вскоре после войны. Командир был боевой, опытный, но слишком уверовал в свою непогрешимость и зарвался. Пришлось ставить его на место.
Вот и сейчас Голубев опасался, как бы случай не оказался аналогичным. Стрешнев еще молод, горяч, командует лодкой, как говорится, без году неделю, все может быть. Перед отъездом Голубев ознакомился с его "личным делом", и в одной из аттестаций прочитал, что "лейтенант Стрешнев иногда проявляет вспыльчивость и невыдержанность, доходящую до грубости со старшими". Хотя Голубев и слышал что-то о его стычке с Дубровским, но было это не здесь, а на Балтике, да и давненько, кто из них там оказался прав, Голубев не помнил. "Характер у людей ломается трудно, может, у Стрешнева вылезла наружу эта черта?" - думал Голубев.
О Комарове он знал больше. Комаров сначала плавал на "морском охотнике", потом на дизельной лодке, сюда пришел год назад. Особых взлетов у него не было, но и срывов не замечалось. Аккуратен, даже несколько педантичен, работящ. Правда, при последнем посещении лодки и Голубев отметил в Комарове душок формализма, собирался поглубже вникнуть в его работу, но помешал неожиданный вызов в Москву.
По давно укоренившейся привычке не торопиться с выводами, пока сам во всем не разберешься, Голубев и сейчас не склонен был кого-то обвинять или оправдывать. Он решил сначала выслушать и ту и другую сторону. "С кого же начать?" - думал он. Вообще-то следовало бы выслушать Стрешнева, потребовать от него объяснений столь необычного, из ряда вон выходящего решения. "Может быть, лучше, если разговор со Стрешневым произойдет в присутствии Комарова. Зачем устраивать следствие, надо вести честный, открытый и прямой разговор".
И он вызвал их вместе.
- Ну-с, докладывайте, чего вы не поделили, - сказал Голубев. - Давайте сначала вы, товарищ Стрешнев.
Стрешнев начал издалека, с того, как важно поддерживать на лодке атмосферу взаимного уважения и доверия, требовательности и доброжелательности, какую роль должен при этом играть замполит. Но Голубев оборвал его:
- Извините, Матвей Николаевич, я это знаю, мне объяснять не надо. Давайте ближе к делу.
- Хорошо, я буду приводить только факты.