Твое дело — хранить тело клиента. Однако Полянкин так жалобно стонал, что мой вышедший к машине клиент проникся сочувствием. Велел спасти. Поскольку с ним были двое «быков», я повиновался. Клиент велел мне доставить Полянкина по месту жительства, а сам с «быками» сгреб шалав и отправился их наказывать. Наказал, кстати, он самого себя: подхватил одновременно СПИД, от чего несколько позже и помер. Мораль: наказывать баб — себе дороже, и чем меньше заботишься о справедливости, тем дольше живешь.
Ну а мне в тот вечерок пришлось попотеть. Мишаня, который к этому времени начал подавать признаки жизни и трезветь, оказался на голову выше меня и толще раза в три. Погрузил я его в машину и довез, следуя его мычанию, до поселка Палаховка. Без особых хлопот довез. Но потом, когда пришлось тащить через весь узкий длинный участок до крыльца, взмок изрядно.
Зато в домике меня ждал сюрприз. Когда я, воспользовавшись ключами и маловразумительными инструкциями Мишани, вспотевший и злой, с трудом открыл дверь ветхого полутораэтажного строения и зажег свет — я обомлел. Решил, что Мишаня по пьяни завел меня куда-то не туда. Было полное впечатление, что в домишке этом лет десять уже никто не живет. Пыль, грязь и запустение на каждом квадратном сантиметре. Будто даже бичи этим сараем пренебрегли.
Но Мишаня, обнадеживающе мне мыча, на карачках дополз до перекошенной двери маленькой, почти пустой кладовки. Из последних сил он нажал и повернул один из торчавших среди ободранных обоев гвоздей, и тогда в полу с легким щелчком обнаружилась щель. Я намек понял, поднял люк и увидал лестницу, над которой тут же сам собой зажегся свет. Становилось интересно. Я сволок Полянкина по трем пролетам, потом помог ему, опираясь на меня, пройти по извилистому коридору и в конце пути узрел настоящую пещеру сокровищ.
Под массивными бордово-кирпичными сводами автоматика почему-то свет не включила. Не рискнув шарить по стенам в поисках выключателя, я воспользовался фонариком. И чего я только не увидал в белом, пляшущем от моего изумления овале: штабеля стройматериалов, которых хватило бы на пятиэтажку; автомашины, включая два «газона», «зилок», «виллис» и, вроде бы, «хорьх» (немецкий вариант «роллс-ройса» времен войны); залежи запчастей, из которых можно, наверное, собрать еще по парочке таких машин; ящики и коробки с медикаментами, бинтами и прочим; массу автопокрышек; штабеля ящиков с консервными банками, многие из которых были бомбажными.
Оружие тоже имелось в разнообразии, включая противотанковую сорокапятку, не говоря уж о мелочевке вроде ППШ и пулеметов Дегтярева. Был там даже авиационный пулемет ШКАС, способный очередью перерезать бревно чище, чем циркулярка. Несколько казематов занимали металло-и деревообрабатывающие станки. Больше половины их покрывала густая смазка, прослоенная, как потом оказалось, газетами разных лет: с 1932 по 1986-й. Имелись отсеки с колбами, ретортами и прочими прибамбасами для химических дел. Виднелись еще какие-то двери и ворота, но слишком далеко я не заходил. Опасался заблудиться. Все содержалось в образцовом порядке на просторных аккуратных стеллажах. Только восхищением я могу оправдать то, что это обстоятельство — образцовый порядок — не насторожило меня в должной степени.
Нагулявшись, насмотревшись, измаявшись от любопытства, я устроил хозяину чертогов водные процедуры вкупе с первой медицинской помощью. С помощью нашатыря и оплеух помог ему прийти в себя. Оклемавшись, но еще не до конца протрезвев, Мишаня проникся ко мне благодарностью и угостил по первому разряду. Вино, настоящее французское бордо урожаев тридцать шестого и тридцать девятого годов, которым он меня потчевал, сейчас можно достать только за бешеные деньги. Немудрено, что оно развязало ему язык и утроило мое внимание.
Когда-то на заре советской власти здесь, в тогдашнем медвежьем углу Подмосковья, располагались склады, а при них — красноармейская часть.
Склады были подземными и очень секретными. Командовал ими дед Полянкина.
Обеспечивал сохранность и тайну всякого хранившегося в обширном трехэтажном подземелье военного барахла. От кальсон до противогазов, от трехлинеек до гаубиц...
Потом подступили немцы.
Пока наши верили, что врага скоро будут добивать на его же территории, имущество не вывозили. Потом хоть и перестали верить, что победа случится не сегодня завтра, все равно не вывозили. Потому как забота о народном добре без приказа — это паникерство и пораженчество. А может даже, и тривиальная измена Родине. Когда же приказ наконец спустили, вывезти удалось далеко не все. Не на чем было. Да и некогда. Начальство драпало из Москвы, а фашистские танкисты уже видели ее в бинокли. Посему велено было все взорвать. Чтоб врагу ни крошки, ни тряпочки. Однако в самоотверженном деде Полянкине заговорили кулацкие крови. Такому легче в гроб, чем от добра избавиться. Он рискнул и взорвал лишь наземные сооружения. Оставил подвалы заваленными, но в целости. Риск его был не в том, что немцы раскопают, хотя вокруг кишмя кишели настоящие вражеские шпионы. А в том, что отрапортовал: взорвано, мол, все. То ли он так верил в нашу победу, то ли наоборот.
Потом он геройски участвовал в войне, инвентаризируя трофеи, поступавшие не только из Европы, но и из Китая.
Параллельно он сумел тихо откопать доступ в казематы и начал набивать их трофейным барахлишком. Особую прелесть этому интендантскому подвигу придавало то, что фактически имеющийся склад юридически напрочь отсутствовал — вот как дед его засекретил!